Уровень радиации еще был настолько велик, что даже в скафандре юноша вскоре почувствовал головокружение и удушье. Он был божеством, и лишь это спасло ему жизнь, любой смертный погиб бы, проведя на поверхности Уштандары даже четверть часа. Дагмарид, побродив по этой скучной, неподвижной земле намного дольше, вернулся в свое уютное подземное царство, заметив напоследок, что на одной из красноватых скал напротив дворцового окна вырезан большой знак портала – семипалая ладонь, в центре которой зачем-то помещено золотое солнце.
После этой прогулки у него сильно болели глаза, кожа лопалась на сгибах суставов и слезала клочьями, обнажая мясо, а во рту чувствовался сильный привкус крови. Много дней он провел в темноте, так как ему казалось, что свет – даже мягкий и ровный свет привычных ламп, скрытых в пластиковых панелях, – убивает его. Перед его закрытыми глазами вихрем неслись видения, но он не мог запомнить ни одного. Потом все чаще стала возникать ладонь с солнцем: она поворачивалась, и за ней отворялся темный провал, внутри которого виднелись смазанные, стремительно несущиеся навстречу огни… Дагмарид то сгорал в чудовищном жару, то окунался в ледяной озноб, и рядом не было никого, кто мог бы ему помочь. Верный Хапи горевал о нем, но был слишком мал, чтобы оказаться по-настоящему полезным.
В конце концов Дагмарид выздоровел, но надолго утратил желание снова пройти сквозь портал. Потребовалось не меньше пяти циклов, чтобы шрам в памяти окончательно изгладился, а любознательность вновь проснулась и привела юношу – через глейнер с рукой и солнцем – на Фечилию, песчаную планету, из космоса похожую на круглую головку жирного, солнечно-желтого сыра.
Хапи, беспрестанно ворча и гневно царапаясь, но при этом умирая от любопытства, отправился в путь на плече своего друга и господина.
Когда я размышляю о прошлом, господин мой, я неизменно слышу тихий шорох, как от пересыпания мельчайших гранул. Некто, лишенный зримого образа, подходит ко мне и становится за моей спиной, наблюдая через плечо, как я перебираю свои сокровища – жемчуг детства, и самоцветы молодости, и золотистые рубины зрелости, и бриллианты поздней мужественности, после которых нет ничего ценнее сапфиров мудрости, но их еще не подарила мне судьба. И незримый наблюдатель тихо вторит мне, никогда не сбиваясь со счета.
Если верить легендам, некогда на Фечилии шумели обильные леса. В крошечных храмах, которые то и дело встречаются среди ярко-желтых дюн, потолки непременно расписаны звездами, как будто видимыми сквозь густые ветви деревьев, а по колоннам вверх взбираются нарисованные или искусно вырезанные в камне вьюнки и лианы с яркими, раздражающе пестрыми цветами. Пол же непременно голубой или темно-синий и глянцево блестит, напоминая поверхность пруда в безветренную погоду.
