Маг снял монеты с глаз, проморгался, возвращаясь в реальный мир, потушил третью свечу и положил зеркало стеклом вниз. Отдернул занавеску, глядя на снующие по улице маленькие автомобильчики и торопящихся прохожих. Смертные. Тысячи двуногих муравьишек, воображающих себя хозяевами судьбы и не ведающих, что вовсе не живут, а всего лишь копят в норках и кладовых пищу для господ, сумевших перешагнуть на более высокую ступень развития.
– Значит, это был Испанец, – задумчиво произнес маг. – Ну, что же. Когда меня грабят Великие, приходится лишь запомнить это на будущее. Но когда в разбой влезает всякая шпана, то не наказать негодяев просто неприлично, не будь я последним из славного рода де Тахо. Око отобрали Испанец и тот молодой колдун, запах которого я не забуду до самой его смерти. Посмотрим, принесет ли им это удачу.
Швеция, поселок Эстергетланде
(в 30 километрах к юго-западу от Линчепинга).
21 мая 1240 года. Поздняя ночь
Холодный весенний ветер врывался в узкие, но высокие окна замка и метался под потолком; заставлял языки пламени плясать на смолистых факелах, отчаянно кидался на пылающий в трех огромных каминах огонь, но не мог справиться ни с влажным теплом в широком зале замка, ни с весельем за длинным дубовым столом, за которым пировали три десятка мужчин.
– Я токмо треск различить сподобился, – с хохотом повествовал рыжебородый Дидрик из Карльскуга, широкое седалище которого занимало едва ли не половину скамьи, – а вепрь ужо под брюхо метнулся. Ну, мыслю, кишки из брюха кобылы моей сей миг посыплются. И тут копье Сверксона нашего с другой стороны – хок! Я еле ногу вздернуть успел, не то ни сапог, ни пятки бы не осталось. А Сверксон тут ратовище отпускает, и копье-то, копье – само из-под кобылы бежать кидается. Ну, я… – Дидрик торопливо обглодал последние куски мяса с могучей, как его зад, лопатки, кинул кость в сторону, где к ней моментально кинулись с десяток гончих собак, опрокинул в глотку кубок вина, вылив половину красной, как кровь, жидкости себе на бороду и кожаную рубаху, и продолжил: – Тут я уж зверя не упустил. Сулицу перевернул и под себя: хок! Вепрь заверещал, что порося молочная, ну крутиться, и меня – набок. Я, стало быть, на Хольмгера Кнутссона падаю, он на Пиггинга Длинного, Пиггинг на Олафа. Все лежат, лошади ржут, собаки лают, а посреди вепрь, к земле мною приколотый, на месте крутится и визжит. И тут славный наш Биргер спешивается, вынимает меч и со словами: «Ты бы его еще на кол посадил» – вгоняет клинок кабану прямо в гриву. Тот падает, но брыкает напоследок. Копье Сверксона вырывается и мне ратовищем в лоб! Видать, мало я богам даров приношу, еще взять хотят!
