День был будний, дело к вечеру, народу в вагоне ни много ни мало, и покладистый, ко всему притерпевшийся поезд шел к Луге ровными перебежками, изредка загадочно останавливаясь вне станций. Стоял оцепеневший, будто ошарашенный собственной кармой, потом опять двигался в путь, привычно дрожа и постанывая… Катаржина давно допила ром и принялась за подарочный джин, для приличия удаляясь в тамбур. Тоже привычки разгульной юности – страсть к экзотическим пойлам. Смысл имеет только спирт, остальное примеси, это Карантина знала, ну так и всегда «все дело в нюансах», как любила говорить кстати и некстати неглупая Марыля, беглянка из приличной семьи.
«А вообще ничего не буду говорить, – постановила она еще в районе станции Лампово. – Пусть орет. Проорется когда-нибудь. Мне главное – доступ к дочери».
От вокзала тоже надо было бы взять машину, но Катаржина почему-то решила, в стилистике старых историй про возвращение блудных детей, идти пешком по Вокзальной улице и два километра понуро шла, волоча за собой бордовый чемодан на колесиках, как покорную собачку. Тихо и мирно было на улицах вечерней Луги, и в драматизме августовской прохлады лишь чуток предугадывалась грядущая трагедия осени.
Завидев родной дом, Катаржина катастрофически ослабла. Вот она, классическая темно-зеленая ограда из реечек. Калитка. Дорожка, обсаженная алыми флоксами, – в полном цвету. А! Мама стоит.
В полном соответствии с кошмарами Карантины на пороге солидного дома из белого кирпича стояла Валентина Степановна Грибова с лопатой в руках.
Глава пятая,
в которой Андрей Времин строит свои планы, а Катаржина Грыбска – свои
Жоржу Камскому снова привели двух артисток на показ, и он увлек с собой в репетиционный зал Андрея. Тому пришлось выдержать стихотворение Лермонтова «Я не унижусь пред тобою» в исполнении изможденной коротко стриженной девчонки типа «земфира» и композицию из Паоло Коэльо в интерпретации девушки, имевшей в заводе кое-какие положенные ей по половому чину округлости – например, пышную грудь, которую она иногда поглаживала, точно выделяя курсивом из общего телотекста.
– Девочки дорогие драгоценные! Спасибочки! С вами свяжутся как только так сразу! – разулыбался Жорж и опять утянул Андрея к себе.
– Виску будешь? Не будешь? Ты вообще что, толстовец какой-нибудь, сектант? Так приведи мне из твоей секты какую-нибудь. Я женюсь, честное слово женюсь. Сыграет Нину – женюсь.
– И потом отравишь.
– Да ну тебя! Ох, Андрей! Четыре месяца смотрю на девок и думаю – что-то мы не то наделали. Не мы с тобой конкретно, а вообще мы. То есть я бы так сформулировал: сексуальная революция свергла женщину-царицу, и теперь все равны. Но надо было все-таки резервацию оставить какую-нибудь. Питомник для хранения элитного типа. А то они… жалкие какие-то стали. Все наружу, все на продажу. Трепета нет!
