Мне захотелось очутиться снаружи и вдохнуть весеннего воздуха. Накинув на капот шубку, я растворила двери и вышла, носком домашней туфли отшвыривая в сторону слежавшиеся комья снега на мраморном полу балкона.
От холода и свежести у меня закружилась голова. Хотелось петь, воздев руки к высокому синему небу. Птичий щебет доносился из липовой аллеи, пахло крепенькими зелеными огурцами, и я жадно вдыхала в себя чистый воздух после теплой затхлости спальной комнаты.
Вдалеке поднимался дымок над деревенскими избами. Мне даже удалось увидеть несколько черных точек — телег в упряжке, медленно бредущих в липком снегу по направлению к нашему особняку. Когда же нас высвободят из плена? Скорей бы домой, в уютный N-ск, к отцу, по которому я очень соскучилась…
Подойдя к перилам, я стряхнула с них замерзший наст и посмотрела вниз и не поверила своим глазам. О, Боже! Наискосок от меня, под балконом, лежала женщина: волосы разметались по белому полю, а снег рядом окрасился красным. По своей близорукости, я не смогла издали опознать, кто лежит лицом вниз в ноздреватом снегу.
Не помня себя, я выбежала в коридор и стала стучать во все двери: к Елене Глебовне, к Ольге и просила их:
— Просыпайтесь, прошу вас, там внизу женщина лежит. И кровь кругом. Если она живая, ее надо спасти!
Не дожидаясь, пока они ответят и выйдут, я быстро спустилась вниз и побежала к другому крылу. Вскоре моими стараниями все находящиеся в доме были на ногах и представляли пестрое зрелище: в ночных сорочках, накинутых на них халатах и шлафроках, в чепцах и без оных.
— Опять вы, Аполлинария Лазаревна, — недовольно произнес заспанный Пурикордов. — Что на сей раз с вами приключилось?
Но я не ответила. Все ждала, что сейчас спустится еще одна участница нашей трагедии. И не дождавшись, поняла, кто лежит под балконом.
— Марина… Она там, на снегу… Кровь…
Силы оставили меня, я пошатнулась, перед глазами засверкали разноцветные круги, и через мгновенье спасительная темнота поглотила меня.
Очнулась я от едкого запаха нюхательных солей. Около меня, в ногах моей постели, сидела Косарева, ожидая, когда я приду в себя.
— Кто ее так? — спросила я. — За что?
— Кто ж знает, милая? — вздохнула она. — Страшно тут находиться, ну, да вы не бойтесь, крестьяне скоро будут, пробиваются с самого рассвета. А как дорогу проложат, сейчас же за приставом пошлем. Нельзя ироду тут хозяйничать, совсем озверел, проклятый.
— Ольга где? Она жива?
— Жива моя деточка, все с ней в порядке, только сумрачна больно. В своей комнате она, места себе не находит. Хоть и не дружила с мачехой, но все же Марина Викторовна крещеный человек, нельзя вот так ножиком…
