Был у него, правда, один невинный закидон, но массовый телезритель этого не замечал. Однако — на зоркий взгляд естественников, еще в юности утративших мечтательность в анатомических театрах, — это был, безусловно, нервный тик.
Проявлялся тик следующим образом. Деловито подплывая к экрану, Жора, вместо — ожидаемого по жанру — пускания пустопорожних пузырей («Добрый вечер, дорогие телезрители»), с ходу выдавал две стандартных фразы — только других. Циничным естественникам было отчетливо видно, что делает он это как бы не своей волей. Выглядит это так: он бы и рад помолчать, но какой-то системный error его синапсов порождает сбой в отправке нервных сигналов к лицевым мышцам, в частности, к круговой мышце рта; ротовое отверстие разверзается; находящийся на дне ротовой полости мышечный орган жевания и глотания, угнетенный своей речевой функцией, подневольно проделывает сотню суетливо-мелких движений. Это финальная фаза тика. Ее звуковым результатом и являются два тезиса.
Тезис первый:
— Писательство — это не профессия.
Тезис второй:
— Написание книг — это не работа.
С данных тезисов Жора всегда начинал свою передачу.
Дескать, я глубоко осознал имевшее место недоумство и грешки своей молодости. Осознал, искренне раскаялся — и сделал правильные оргвыводы.
Следовало понимать Жору так, что «настоящая профессия» — это именно култыхаться в телеящике, а «настоящая работа» — это создавать своему телекултыханию ореол телеподвига. (Невозмутимость — наш рулевой.) Означенные же фразы — в сугубо утилитарном отношении — следовало считать визитной карточкой Жоры (девизом / слоганом его бренда: паролем на вход в Закрома).
Телепользователи, отлично понимая (причём именно умом, большого ума не надо), чем именно вызван телемезальянс потомка ханов-мандаринов и бывшего писателя (мезальянс, который стал бы подлинной катастрофой для настоящего хана-мандарина и настоящего писателя), Жоре от души сочувствовали. Кому супчик жидковат, кому жемчуг мелковат — но не будем мелочны, «всем кушать хотца» (выражение Жоры), и жемчуг для кого-то, возможно, так же насущно важен, как супчик. Народ Жору жалел: сегодня ты, завтра я, чего там; от тюрьмы да сумы, etc.
Однако те немногие телепользователи, в чьих головах еще квартировало подобие мысли, считали так: вот-де бьется Жора, как мышь в лохани с молоком, — этакая гигантская мышь психоделических натюрмортов — бьется, колотится-колготится в борьбе за персональную продовольственную программу — и вот, глядишь, молоко взобьется до масла, и встанет Жора наконец на твердую почву и завяжет навсегда с этим вопиюще не царским делом. Но жидкость телеящика, в которой безостановочно бился-колготился Жора, увы, так и не переходила ни во что прочное, вследствие чего напрашивался неприятный вывод, что исходная жидкость являлась, видимо, не молоком.
