Издевательства эти разрывали мне сердце и унижали достоинство мое сильнее, чем черная работа.
И тогда обратился я ко Всевышнему с горячей молитвой, прося смиренно, чтобы он помог мне подняться по служебным ступеням и опередить этих преподобных изуверов хотя бы на один нос, чтобы они шли за мной и глядели уважительно мне в затылок.
Ночью, когда верховный жрец наш Илий вовсю захрапел, я разбудил его и смиренно сообщил:
— Отче, вот я.
Он злобно прошипел:
— Да я же тебя, кретина, и не звал! — и снова упал на пуховые подушки свои, ибо пуще всего любит сладко поспать.
Но через час я не поленился снова ткнуть его промеж ребер своим твердым, как гвоздь, перстом:
— Отче, вот я.
— Господи, где ты нашел такого остолопа? — задрожал от немого рыданья, а по белой бороде его потекли слезы. — Самуил, я не звал тебя, — наконец жалобно захныкал Илий. — Ты не мой глас слышишь!.. Ты слышишь глас божий!.. Иди, отрок, с богом к богу и слушай слово его… А меня оставь, немощного… Умоляю…
Но разве не знал я, что коварный и мстительный старец хитрит, чтобы спокойно доспать ночь? Кто и когда слышал, чтобы Сундук подал голос из своего укрытия? И все же я покорно ответил Илии:
— Слушаю, отче.
А утром позвал Илий сынов своих Офни и Финеэса, ибо у них полупудовые кулачищи. И когда Офни и Финеэс начали мочить в уксусе гибкие прутья, позвал Илий и меня:
— Самуил, где ты?
— Вот я, — отозвался я и вышел из толпы.
— Что ты делал ночью, Самуил? — начал допрос владыка.
— Бога слушал, — тихо ответил я, но не так тихо, чтобы никто не услышал. — Бог говорил со мной, недостойным.
— Что сказал тебе Сунд… Тьфу! Всевышний, да славится в веках имя его! — сурово спросил Илий.
— Страшно слово его! — с деланным испугом ответил я и понурился.
— Говори, Самуил! — поневоле вырвалось у него.
Слова этого я только и ждал. Разве мог предвидеть этот темный неуч замысел человека с тонким умом? Голос мой звенел как тетива, направившая стрелу во врага:
— Слушайте, люди! Слушай, Илий! Сказал всемилостивый: «Вот я возьму и совершу дело в Израиле, от которого у тех, кто услышит о нем, звоны загудят в обоих ушах. В тот день я совершу над Илием все то, что я говорил о доме его; я начну и закончу».
Илий побелел от злобы.
А сыны его Офни и Финеэс решительно опустили в соленый раствор прутья свои и кинулись на меня, чтобы полупудовыми кулачищами своими сделать из плоти моей кровавое месиво или, по меньшей мере, отбивную котлету. Приговор этот можно было ясно прочитать на небритых их рожах.
