— Не дрейфь, Крис, — снова подал голос Поули, успевший отдышаться. — Ха, тюрьма! Тюрьмы для того и строят, чтобы в них сидел кто-нибудь! Немного там посидеть и нам не помешает. Это я знаю по личному опыту. Впервые меня упекли в Маршалси — темницу для политических заключенных — по приказу самого шефа. А для чего? Чтобы дать возможность бежать и присоединиться к заговору Бабингтона, когда католические агенты намеревались освободить Марию Стюарт. И что же? Я до сих пор с удовольствием вспоминаю то время. Вина — море, жратвы — сколько пожелаешь, под боком — любовница. А мою жену даже к ограде не подпускали.
— Да здравствуют тюрьмы — единственные убежища от ревнивых жен! — выкрикнул Никол Скирс.
— Дельный тост! Что там возится эта фарфоровая кукла? Вероятно, боится разбить свои прелести! — нетерпеливо заметил Ингрем и мимоходом бросил Скирсу: — Ну-ка, Ник, разожги камин — с огнем уютнее и веселей.
Фрайзерс снял пояс с кинжалом и повесил его на спинку стула. Кристофер видел, что его неожиданные гости собираются и в самом деле отнять у него весь день.
— А второй раз я сел в тюрьму, — продолжал воспоминания Поули, — когда по моим спискам начали хватать заговорщиков. Само собой, схватили и меня, чтобы не вызвать никакого подозрения. Ведь агент должен быть засекреченным до конца акции, ибо ее развитие очень трудно предвидеть заранее. Ха! Тогда мне выпала высокая честь: я сел в тюрьму королей, пэров и лордов — Тауэр! О той акции у меня остался на память отличный сувенир — бриллиант Бабингтона. Со временем я заложил его в Париже, чтобы купить для Си-Ай-Си некоторые тайные сообщения испанского посла, дона Бернандино де Мендоса.
— Того, которого выставил из Англии сэр Уолсингем? — спросил Фрайзерс.
— Именно того самого, что принимал участие во всех заговорах в пользу Марии Стюарт, того, который чванливо сказал сэру Френсису, когда тот объявил его персоной нон грата:
«Бернандино де Мендоса рожден не организовывать заговоры в странах, а завоевывать эти страны».
Испанский лис знал еще тогда[7] о замысле прямой интервенции, уже одобренной папой римским.
— А бриллиант был оплачен? — вклинился в разговор Никол Скирс.
— Еще бы! Те документы стоили нескольких бриллиантов. Добавлю: с того времени мне не идет давнее прозвище «Джентльмен Безденежный».
Все это Роберт Поули выговорил с таким уважением и почтением к себе, что остальные покатилась со смеху. А толстяк только удивленно моргал. С чего это они словно рехнулись?
