— Я закончил, господин бригадир, — сказал он, отходя. — Наверное, теперь имеет смысл заняться этим Арну?
— И вплотную… — зловеще протянул Ламорисьер. — Гастон, уберите этого придурка! Пусть покажет нам Арну!
Месье Арну, буквально через минуту доставленный опять-таки двумя рослыми жандармами, сразу показался птицей совершенно другого полёта: молодой человек с живописной шапкой чёрных волос, лицом интеллигента и довольно-таки гордой осанкой. Оказавшись на пороге, он повёл себя совершенно иначе, нежели с первых секунд раздавленный Лябурб. Остановился, дерзко вздернув подбородок, глядя на сыщиков с вызовом, с этакой показной несгибаемостью. Бестужеву подобные субъекты были прекрасно знакомы. Ламорисьеру, судя по всему, тоже.
— Нет, вы только посмотрите, господа мои! — рявкнул он, иронически кривясь. — Что за фигура, что за осанка, что за пылающий взгляд! Можно подумать, перед нами сподвижник Орлеанской Девы! Эй, свинья! Ты что, идейный? У тебя в жизни есть высокие идеалы? Готов на гильотину пойти за ценности анархизма?
Молодой человек молчал, гордо задрав подбородок.
— Давайте сюда эту свинью, — распорядился бригадир, щёлкнув толстыми сильными пальцами.
Двое агентов живо сграбастали Арну за локти, бегом протащили через комнату и швырнули на стул. Демонстративно медленно обойдя вокруг него, Ламорисьер нехорошо засопел. Потом схватил со стола толстенную книгу без обложки, нечто вроде энциклопедии, размахнулся и обрушил её на макушку Арну. Звук получился неописуемый. Арну, громко охнув, инстинктивно пригнулся, хотел вскочить, но те же агенты крепко ухватили его за локти, а Ламорисьер продолжал, яростно скалясь, охаживать арестованного по голове, по плечам, по спине толстым фолиантом.
«Следов, конечно, не останется ни малейших, — подумал Бестужев, наблюдавший это зрелище без малейшего душевного протеста, но с большим удивлением. — Ну прямо-таки шантарский частный пристав Мигуля, только тот в похожих случаях пользуется валенком, набитым песком. Но ведь это политический, а не уголовный! Вот, значит, какое тут у них обхождение с подобной публикой — в республике, которую нам ставят в пример, матушке либерте, эгалите и прочих фратерните…»
Если честно, он испытывал откровенную зависть. Судя по совершенно спокойным, даже чуточку скучающим лицам присутствующих, этакое неделикатное обхождение с задержанными политиками было в порядке вещей. Бог ты мой, как непринуждённо, как бесцеремонно ведут себя с этой публикой французские жандармы! Завидки берут, серьёзно! Жутко представить, какая катавасия поднялась бы в России, посмей российский жандарм или сотрудник Охранного не то что энциклопедией по голове лупить, а просто затрещину отвесить политику на допросе! Держава, от западных рубежей до берегов Тихого океана, долго сотрясалась бы в пароксизмах благородного гнева… А здесь это запросто — лупят идейных по мордасам, словно становой — пьяного деревенского мужика… Цивилизация… Европа… А мы-то как отстали, сиволапые, с нашим культурным обхождением… Завидно-то как!
