Мимо него на открытых платформах проплыло что-то диковинное — и он не сразу сообразил, что видит цирковые неуклюжие фургоны (возле одного из них стояли двое в котелках и, держась за высокие колёса, наклонившись, что-то кричали коллегам на перроне).
Не прошло и пары минут, как установился строгий порядок: жандармы с карабинами у ноги стояли безукоризненными шеренгами, а напротив вагонных дверей толпились господа в цивильном. Стукнула дверь, кто-то появился на площадке — и тут же с унтер-офицерской бесцеремонностью зычно заорали несколько голосов:
— Мадам и месье, всем оставаться в вагонах!
— На перрон не спускаться! Все остаются в вагонах!
— Никому не выходить! Полиция!
— Полное спокойствие, мадам и месье! Все остаются в вагонах!
Намётанным глазом военного человека Бестужев моментально определил, что жандармов поднято не менее роты — да вдобавок десятка три агентов в штатском. Республиканская Франция, ага, святилище для российских либералов, либерте, эгалите, фратерните… Подумать жутко, как российское «общественное мнение», «прогрессивная интеллигенция», газеты соответствующего толка костерили бы Бестужева и его сослуживцев, вздумай они в России проделать подобную штуку с мирным пассажирским поездом, сколько грязи было бы вылито, сколько страшных словес употреблено, в том числе и с думской трибуны. А французишкам как с гуся вода, захотели — и сделали…
Он вспомнил любопытную статистику, которой в России как-то не придавали ни особенного внимания, ни значения. На всю Россию насчитывалось десять тысяч жандармов — зато во Французской республике, оплоте либеральных вольностей, жандармов было аж тридцать шесть тысяч, при том что население Франции вчетверо меньше.
Господа в штатском один за другим взбирались по лесенкам, исчезали в тамбурах, покрикивая на пытавшихся выйти пассажиров, внутри слышалась перебранка, пресекавшаяся тем же бесцеремонным унтер-офицерским рявканьем, в голос поминали бригаду по розыску анархистов, переводя на русский, советовали не рыпаться и сидеть смирно…
…Месье Лябурб, директор и единственный владелец бродячего цирка, оказался невысоким человечком, «не лишённым приятной полноты», как писал классик, с лысой, словно бильярдный шар, головой и потешными усиками, напоминавшими приклеенные под носом два кусочка чёрной замши. Доставили его не агенты в штатском, а два высоченных жандарма с карабинами на плече (штыки были по-прежнему примкнуты), меж коими Лябурб смотрелся совершеннейшим недомерком. Бестужев оценил нюанс — ну конечно же, такой конвой был выбран умышленно, чтобы побыстрее ввести клиента в нужное психологическое состояние. Жандармы молча удалились, Лябурб остался стоять на пороге. Присутствующие, числом с полдюжины, смотрели на него хмуро и неодобрительно. Пауза затягивалась, под неприязненными взглядами Лябурб чувствовал себя всё более неуютно, он переминался с ноги на ногу, не смея без позволения пройти в комнату, улыбался жалко, страдальчески, наконец решился, произнёс тоном, который изо всех сил пытался сделать шутливым:
