— Вань, ты куришь? — спросил меня Слава, возившийся возле холодильника.
— Никак не соберусь бросить. А вы не курите? — недоуменно уточнил я, покосившись на чернеющую на углу «слоника» пепельницу.
— Не-а, — осуждающе-деликатно покачал головой Шер. — До тебя здесь Андрей Салимов сидел по банку «Нефтяной», может, слышал? Он курил.
Миша оказался скуп на слова. Казалось, всякое общение его тяготило. Однако это обстоятельство не мешало видеть в Сухаре удобного сокамерника и приятного собеседника, редкость высказываний которого лишь обостряла значимость последних.
За первые два месяца тюрьмы самым больным вопросом для меня стали письма. Посланные с воли, они большей частью терялись по дороге ко мне. Некоторые навсегда оседали в спецчасти изолятора, которая цензурировала почту, иные, якобы способные пролить свет на обстоятельства моего уголовного дела, безвозвратно уходили к следователю. Негласный выборочный запрет на переписку с близкими являлся своеобразной формой пресса, используемой на «девятке». Особенно тяжко это по-первости, когда тюрьмой еще не начал жить, когда все еще по инерции дышишь волей, не осознавая мрачную явь казематных стен, когда решетки, тормоза, параша, шевроны и «руки на стену» кажутся зловещей бутафорией к какой-то глупой заезженной трагедии, где вот-вот рухнет занавес, вспыхнет свет и ты, не утруждаясь аплодисментами, рванешь в гардероб… Единственное, что до последнего держит иллюзию спектакля вокруг тебя, — это переписка с домом, безответность которой замуровывает душу осознанием горькой реальности.
— Письма доходят? — поинтересовался я у соседей.
— Сюда редко, — пояснил Миша. — И отсюда со скрипом.
— «Со скрипом», — это как?
— Да вот на днях дергает меня к себе опер и спрашивает, мол, что это у тебя в письмах за шифровки? Достает и показывает мое письмо жене, которое я отправлял с месяц назад, где прошу ее прислать судоку.
— И что?
— Вот кум и толкует мне: «Что это за судока, что это за тайнопись?» Минут пять пришлось объяснять мусору, что судоку — цифровой кроссворд.
— Неужели такие идиоты?
— Или идиоты, что вряд ли, или спецы кровь сворачивать.
Дни в нашем тройнике текли однообразно. Шер ездил на суд, Сухаря изредка выдергивали к адвокату.
Не прошло и недели, всех нас заказали с вещами. После непродолжительных сборов скопом перекинули в соседнюю хату под номером 601. Аналогичная нашей — трехместка, но чуть более вытянутая за счет небольшого выступа внешней стены. 601-я — единственная на 99/1, а возможно, и на всех тюрьмах нашей необъятной Родины, оборудованная кондиционером: дешевенький «Самсунг» с ярким синим стикером «3 года гарантии» висел на левой стене над тумбой-буфетом возле окна. Помнится, в свое время гуляла шутка, что Ходор повесил у себя в хате кондиционер. Шутка оказалась реальностью. 601-я была та самая камера. Другими изысками в архитектуре и комфорте она не отличалась от остальных хат, хотя, наверное, по уровню оснащенности скрытым записывающим оборудованием могла дать фору профессиональной звукозаписывающей студии.
