От пояса до колен его покрывали закопченные волокна пальмы рафии. Вся левая сторона тела ото лба до пальцев ноги была густо намазана белым мелом. Голову его обвивала полоска кожи с орлиным пером, наклоненным назад. В правой руке он держал жезл Нне офо, считающийся прародителем всех жезлов — символов власти в Умуаро, а в левой руке сжимал длинный железный жезл, который дрожал и гремел, когда он вонзал его острием в землю. Эзеулу сделал несколько больших шагов, замирая на миг после каждого шага. Затем вновь ринулся вперед, как будто навстречу другу, которого увидел в пустом пространстве перед собой; вытянув руку, он махнул жезлом влево и вправо. И зрители, стоявшие достаточно близко, услышали, как жезл Эзеулу ударяется о другой, невидимый. Это заставило многих в ужасе отпрянуть перед жрецом и незримыми существами вокруг него.
Приближаясь к центру базарной площади, Эзеулу изображал, как впервые явился Улу и как каждый из четырех дней недели ставил препятствия на пути у его жреца.
— В незапамятные времена, — рассказывал он, — когда ящерицы еще не расплодились по всей земле, весь народ собрался вместе и выбрал меня жрецом его нового божества. И я сказал людям:
— Кто я такой, чтобы носить это жаркое пламя на своей непокрытой голове? Если человек знает, что у него узок задний проход, он не станет глотать семя удалы.
— Не бойся. Тот, кто посылает ребенка поймать землеройку, даст ему и воды, чтобы омыть руку.
Тогда я сказал:
— Пусть будет так.
И вот мы принялись за работу. Был день эке; мы трудились день и ночь, настал ойе, а за ним афо. На рассвете дня нкво, когда солнце принесло утренние жертвоприношения, я взял своего алуси и пустился в путь, и весь народ двинулся за мной. Шедший справа от меня играл на флейте, слева вторил ему другой флейтист. Громкий топот народа позади меня придавал мне сил. Вдруг что-то простерлось прямо передо мной. По одну его сторону лил дождь, по другую было сухо. Я пригляделся и увидел Эке.
— Это ты, Эке? — спросил я.
— Это я, Эке, заставляющий силача есть землю, — отвечал он.
Я взял куриное яйцо и отдал ему. Он принял его, съел и уступил дорогу. И пошли мы дальше, через леса и реки. И вот нам преградила путь дымящаяся чаща, где боролись два человека, стоявшие на головах. При виде этого все, кто сопровождал меня, пустились наутек. Я опять вгляделся и увидел Ойе.
— Это ты, Ойе, загородил мне дорогу? — спросил я.
— Это я, Ойе, начавший стряпать раньше другого и потому разбивший больше горшков, — отвечал он.
