Голуба же, считай, всю ночь ждала купца, как заговорщица какая. И зачем ждала — сама не знала, а только уверена была — придет.
— Поедешь домой? Довезу, до Ладоги довезу, да и потом помогу добраться до Смоленска. Поедешь?
— Херсир… князь северный не пустит.
— Да как же не пустит?..
— А так! — тряхнула головой Голуба. — Слишком работа хороша, чтоб отпускать.
А и что еще говорить?.. Стоян подумал, затылок почесал.
— А сбеги! — трудно дались слова! Стоян, он же, — как я уже сказал, — был человеком хорошим. Что ни говорят о купеческой братии, а красть — он никогда не крал. А здесь еще и предательство выходило — этот князь его приветил, торговлю с ним вел, а Стоян вот так по-тихому, по-темному у него человека уводить собрался.
— Догонят, Стоян Всемилыч, — покачала головой девушка. — А если и нет… не по правде будет…
— Не по правде? А жить вот так, здесь — это по правде, стало быть? То, что от родной земли оторвали — это по правде будет, дите ты неразумное?
— Не могу, Стоян Всемилыч…
— Жених? — вдруг спросил купец. — Полюбился кто из здешних, что ли?
— Нет! — вскинулась Голуба. — Просто…
И сама закончить не смогла. Помолчал Стоян еще немного, поглядел на Голубу.
— Ну, — говорит, — как знаешь! Но ежели что… Там, если идти через тот лесок и выйти снова к морю, там будет очень удобное место для корабля… Я приметил еще во время других моих путешествий… Ты легко найдешь! Там на берегу есть огромная, расщепленная надвое старая сосна. Я думаю, идти до нее будет дня два-три… Я задержусь там на какое-то время. Запомни.
…А пробыли гости в Нордрихейме дней десять или больше, потом засобирались домой. Заговаривал-таки Стоян о том, чтобы выкупить рабыню, да все зря. Тяжело было уезжать доброму купцу, да Голубе, верно, было еще хуже. Безжизненно смотрела она на уплывающий корабль, пока не скрылся тот за горизонтом, и после — не двигаясь совсем, ровно камень.
Не знала, что почти все это время стоял за спиной, в десятке шагов от нее, хмурый Вестейн Даин. Стоял — и не знал, что сказать.
Быстро приходит в северный край зима — вот уже первый-первый снег падал. Падал — и не таял еще в шаге до земли, а устилал землю, обещая вскоре стать холодным пушистым ковром.
Уже с год как жила Голуба в чужой стороне.
Эгиль, глядя на свою Свёль, не мог продолжать злиться. Прикипел он к ней душой, ну что тут говорить. Тем более что девчонка сама подошла, смущенная, расстроенная.
— Прости, Эгиль. Я глупая, знаю… Я бы не простила, если бы кто напал на Улеба Мстиславича…
