— Он не оторвет тебе голову, Эгиль, — сказала в то утро девушка. — Потому что ты хороший раб, а таких он бережет.
Сказала — и потянула руки к небу. Помстилось, что вот-вот услышит ее Сварог, кузнец небесный, поможет — и Даждьбог Сварожич схватит за ладонь, и по лучику, по лучику — через море перебежать, эх, ну почему нельзя?..
— А я ведь знаю, почему ты спишь в кузнице, — сказал тогда Эгиль тихо. — Ты боишься, что другие женщины или кто-нибудь еще услышат твой плач. Мейтисслейви… Ты иди, сработай что-нибудь, но только для себя — чтоб это напомнило тебе о доме, и ты смогла выплакать всю свою грусть.
А Мейтисслейви посмотрела на него и ответила так же тихо:
— Такие вещи делают глубокой-глубокой ночью.
Она покосилась на старика — не обвинит ли в злом колдовстве? Тогда она отвернулась бы и не сказала бы больше ни слова! Но Эгиль молчал, и она объяснила:
— Ночь все в тайне сохранит. Поможет. Успокоит… К тому же — в темноте цвет железа лучше виден.
— Будешь ты мне про железо рассказывать! — шикнул на нее Эгиль. — А вот про ночь я бы еще послушал, давно ты сказок не рассказывала… Только ведь я, старый, половину слов твоих понять не смогу… Пойду Бьёрна приведу! А ты оденься теплей…
Ну как тут могла поспорить Голуба с человеком, который так о ней заботился? И не об одежде речь — старик сразу догадался, что нужно бы кликнуть молодого Рагнарссона, этот-то острослов, да не заставит Свёль улыбнуться?
Пошла Голуба, плащ накинула, сапоги надела, села у крыльца, стала ждать и думать, что бы такое сегодня рассказать… О Стрибоге, быть может, поведать, о Боге ветров?
— Эх, ветерки-ветерочки… — улыбнулась Голуба. И испугалась — такой вдруг чужой показалась ей родная речь. Давно не говорила ведь, все по-норманнски… И торопливо, быстро начала сама с собой говорить, сбиваясь, задыхаясь от волнения:
— Эх, Стрибог ты, Бог великий, где ж внуки твои, где ветры вольные, ветры могучие? А принесут ли мне весточку из-за моря?.. Ой, Стрибог, а взял бы меня Посвист злющий, раз Солнце не желает!.. Как схватил бы, завертел, закрутил… А я бы смеялась только, как в родную сторонушку летела бы… Удариться бы оземь, да стать бы лебедью… или вороном — едино! Все одно, хоть кем, хоть мертвой — а к порогу дома упасть…
Так и шептала, а слезы катились и катились, и дела до них не было…
— Ива дождя Драупнира,
Грозной Христ подруга, -
рубашки звенят,
сшитые в кузне
умелой рукой!
Огонь солнца драккаров
не ты ли родила,
Гёндуль сестра?
