— А не разыгрывает ли охранка дурочку, — подал голос Янович, не отрываясь, впрочем, от соломинки, через которую все еще потягивал свой кофе. — Не надумала ли она поиграть в кошки-мышки?
— Едва ли. Да и что может Феликсу угрожать? Сам посуди… Арестованы люди абсолютно надежные. Нет никаких оснований думать, что опасность идет оттуда.
Все согласно молчали.
— Наверное, все дело в каком-нибудь письме, перехваченном полицией, — снова заговорил Куницкий. Он словно хотел успокоить не столько Кона, сколько себя. — Если и арестуют, продержат недельки две-три, не больше. Может быть, в Цитадели удастся снестись с Варыньским.
В конце концов решили, что Феликс не уходит пока в подполье. Он поднялся.
— Уже уходишь? — спросил Куницкий. Кон услыхал в голосе его какую-то особенную печаль.
— Пора, — сказал Феликс.
Куницкий поднялся, обнял за плечи, и они расцеловались…
Потом он долго бродил по улицам Варшавы, медленно отходившей ко сну. На тротуарах под липами и ясенями гуляли изысканно одетые варшавяне. На скамейках целовались на глазах у прохожих молодые люди. По булыжным мостовым, шелестя шинами, проносились пролетки с весело смеющимися женщинами, у ног которых картинно возлежали господа с лихо закрученными усами, в широкополых шляпах фирмы «Тоник». Обычная жизнь ночной Варшавы в середине лета. И конечно, никому из этих изящных господ даже на мгновение не приходила в голову мысль о том, что глубоко в подполье кипит другая, мало кому известная жизнь — тайная, бессонная, постоянно висящая на волоске…
Феликс долго колебался, перед тем, как свернуть на свою улицу. И лишь далеко за полночь, когда исчезли последние гуляющие на аллеях варшавяне, он спокойным шагом направился к своему дому.
Его схватили сразу же за углом. С приставом было несколько полицейских. Сопротивляться не стоило.
У ворот стоял все тот же дворник с ненужной в этот ночной час метлой. При свете фонаря было видно, как он укоризненно посмотрел на «паныча». Ведь предупредил же!
Едва открылась дверь, Феликс сразу узнал жандармского майора Секеринского, высокого, атлетически сложенного, с тупой жестокостью в выпуклых водянистых глазах. За ним — невысокого, по-спортивному поджарого, с сухим тонким лицом товарища прокурора Петербургского окружного суда Арсеньева. «Ого! — удивился Феликс, — видно, моей персоне придают большое значение, раз среди ночи такие важные фигуры!»
Он, разумеется, не знал, что недавно арестованный народоволец Марцелий Янчевский, который несколько раз ночевал у Кона, начал давать показания.
