— Благодарю, — растроганно сказал Феликс.
А Дембский продолжал:
— В кондитерскую придешь с последним номером «Варшавского курьера». Если все благополучно, там будет сидеть юноша и читать предыдущий номер. Подойдешь и скажешь: «Когда прочтете, не дадите ли мне?» Это будет хозяин типографии. Запомнил пароль?
— Да, — машинально ответил Феликс, еще не проникшийся сознанием того, что в конспиративной партийной работе нет мелочей, что за каждой мелочью стоят человеческие жизни.
Вечером Кон вошел в кондитерскую, держа в руке «Варшавский курьер», свернутый так, чтобы в глаза сразу же бросался заголовок. Слева у окна за столиком одиноко сидел низкорослый худой юноша с невыразительными чертами лица. Он сосредоточенно читал первую страницу того же «Варшавского курьера». Кон подошел к нему, спросил тихонько:
— Вы не дадите мне почитать?
Юноша оторвался от газеты и, полоснув Феликса ненавидящим взглядом, выскочил из кондитерской. Ничего не понимая, Феликс заторопился за ним. С противоположной стороны улицы к кондитерской сворачивал в этот миг Александр Дембский. Юноша кинулся к нему и, размахивая газетой, стал что-то быстро говорить ему, а сам все озирался на подходившего к ним Кона. Дембский нахмурился.
— Что случилось, Стожек? — спросил он. — Ты забыл пароль?
Феликс смутился:
— Нет, но я, кажется, не совсем точно его произнес…
— Впредь этого не допускай. Хорошо, что я подошел вовремя. Бронислав принял тебя за провокатора.
— Да, — подтвердил Бронислав, — я вас принял за неопытного провокатора и мог бы с чистой совестью прикончить!
— И поделом. Это было бы заслуженным наказанием. А за урок спасибо. Будем знакомы… Кон. — Феликс подал руку.
— Славиньский. — Маленькая ладонь юноши сомкнула широкую руку Феликса железным пожатием. Феликс не удивился: Славиньского он таким и представлял — человеком большой нервной силы.
Они скоро сблизились и подружились. Этим знакомством Кон очень дорожил.
Бронислав привлекал его своей удивительной скромностью и преданностью товарищам. Как хозяин типографии, Славиньский каждую минуту рисковал быть схваченным. Но это не сделало его ни раздражительным, ни самоуверенным, ни гордецом. Жил он в том же без окон и без вентиляции чердачном помещении, где стояли печатный станок и наборные кассы, дышал воздухом, отравленным свинцовой пылью, — и потому в лице его не осталось ни кровинки. Он сам по ночам сгружал с подвод бумагу, сам крутил колесо печатной машины, сам разбирал шрифты и раскладывал по наборным ящикам. И лишь изредка позволял себе выйти с Куницким или Дембским и посидеть где-нибудь за чашкой кофе.
