Эмма молча выслушала его. Дважды за один день Александр Кингстон продемонстрировал изнанку своей натуры. Чем вызвана его раздражительность? Кажется, он не может пожаловаться на сломанное ребро и растяжение лодыжки… Тем не менее Эмме стало стыдно. Обычно она не кричала на слуг – ни в Англии, ни здесь. Они такие же люди, их чувства надо щадить. Но Сакарам раздражал ее своей высокомерностью и чувством превосходства над всеми остальными.
– Прошу прощения за свое поведение, – тихо проговорила Эмма. – Я позволила себе грубость, которую постараюсь не повторять.
Кингстон подложил подушечку под голову и закрыл глаза.
– Рад это слышать. Вы тоже меня простите за мои слова. Я редко говорю в подобном тоне.
У Эммы отлегло от сердца. В этом человеке было нечто особенное, на него легко было рассердиться, но и простить не составляло никакого труда. Кингстон представлял собой поразительное сочетание доброты, чувствительности и силы. В нем была и скрытая, темная сторона – неукротимость, дикость, с трудом сдерживаемая страстность. Эмма даже подумала, что он определенно был склонен к насилию. При всей элегантности его манер он был не домашним котенком, а тигром. Она откинулась в кресле и приготовилась ждать ужина, но ее мысли крутились вокруг Кингстона. Поймет ли она его когда-нибудь до конца?
Мисс Уайтфилд уснула почти сразу после ужина. Алекс же еще долго не смыкал глаз, любуясь звездами и попивая бренди, что с ним бывало очень редко. Сакарам растянул над ними противомоскитную сетку, которая спасала также и от огромных мотыльков с серебряными крылышками, летящих на свет фонарей. Барке предстояло простоять у причала до самого утра, так как ночное путешествие по реке сулило опасности в виде полузатонувших бревен, мелей, крокодилов и лодок, плывущих без опознавательных огней. Плавание при свете дня было куда более безопасно; сейчас Алекс наслаждался ночной тишиной, нарушаемой разве что привычными звуками, доносящимися из джунглей.
Вой шакалов убаюкивал его не хуже, чем плеск воды за бортом. Мисс Уайтфилд пришла бы от этой музыки в ужас, ему же она казалась вполне мелодичной. Он прикрыл глаза и задумался.
Плавание по реке предоставляло блестящую возможность устроить мисс Уайтфилд неожиданное купание. Если она окажется в воде, бумага на владение Уайлдвудом будет, несомненно, испорчена: чернила потекут, и никто не сможет прочесть ее. И тогда-то он наконец вздохнет с облегчением!
Недаром он ее предупреждал, что не потерпит угроз своей империи! Он смотрел в лицо любой опасности, дрался как черт и никогда не мучился угрызениями совести, если, чтобы выжить, требовался отчаянный поступок… Почему же сейчас, едва подумав о принудительной ванне для мисс Уайтфилд, он испытал чувство вины? Ведь о том, чтобы ее утопить, и речи не было: вымочить как следует, окончательно испортив документ, – только и всего! Сейчас для этого наступил самый подходящий момент. Весь день он только и делал, что отрабатывал детали плана. Однако что-то в его душе сопротивлялось задуманному. Кингстон злился, но ничего не мог с собой поделать.
