Несколько следующих за этим дней были для А. А. Коноплева днями смутными. Их пропитывал теперь не столько легкий запах странных плодов, не сладко-жутковатые предчувствия, а самый тривиальный и прозаический страх.
За ним - он-то понимал, что “не за ним”, - но вот профессор А. Ребиков полагал, что именно “за ним” числились, “в порядке 7-й и 11-й статей” (а не в порядке приключенческих выдумок!) какие-то сто тысяч рублей.
Он был бухгалтером: размеры этой подотчетной суммы его не поражали: экспедиция, естественно. Вероятно, были и валютные суммы, но числились за начальником. Но он был бухгалтером, черт возьми! Он понимал, что это значит…
В столе у него лежало желтоватое яблоко, которое, оказывается, было сокровищем, подлежащим немедленной передаче…
А кому? Он, оказывается, вел себя жестоко по отношению к вдовам и сиротам людей, имена которых слышал впервые и, мог бы присягнуть, которых он никогда не встречал и не знал…
Даже более крепконервный, чем Коноплев, человек мог бы, чего доброго, свихнуться от всего этого. 15 марта Андрей Андреевич если не “свихнулся”, то, во всяком случае, заболел. Как чаще говорили в этой семье - забюллетенил.
В постель его уложила Роза Арнольдовна, врачиха с Профсоюзов, 19. Уложила на неделю, найдя острое переутомление и прописав полный покой. Она давно, еще с довоенных времен, пользовала всех Коноплевых…
В постели он лежал и в тот миг, когда на лестнице позвонили и Светочка (Маруся была на кухне) впустила и провела прямо к больному высокую, средних лет даму в хорошем, но уже далеко не новом каракулевом жакетике, с седоватыми прядями волос изпод шапочки: они как-то странно оттеняли ее невеселое, немолодое, но все-таки очень красивое лицо.
Мария Венедиктовна, почуявшая неладное, вытирая руки и впустив в комнату запах жареной корюшки, поспешила на помощь.
А может быть, и на стражу.
Необычен был разговор, происшедший в течение последующих двадцати или тридцати минут в той полутемной комнате.
– Вы - Коноплев? - спросила дама, не протягивая руки лежащему. - Моя фамилия Светлова. Я жена Виктора Михайловича. Жена… Или вдова; вам лучше знать. - Губы ее дрогнули. - Вы разрешите?
Сев в своей постели, Андрей Андреевич прижал обе руки к груди: этот жест, при его расстегнутой белой рубашечке, при запахе лекарств, мог показаться или по-детски трогательным, или отвратительно-наигранным…
– Да, я - Коноплев, - с отчаянной искренностью проговорил он. - Садитесь, пожалуйста; очень вас прошу. Коноплев я, Андрей Андреевич! Но, видите ли… Судя по всему, я все-таки не тот Коноплев, который… Я бы и сам был рад, но что я могу сделать? Понимаю: дневник, яблоки эти, то, се… Но вот, поверьте, я с 1923 года - Марусенька, так ведь? - выезжал из Ленинграда только на дачу… Ну, на Сиверскую там, в Лугу… Да вот еще, когда эвакуировались… В Мордвес… Как же я могу что-нибудь знать про… Виктора Михайловича?
