Между селением и полярной станцией махал крыльями ветродвигатель. Его тоже привезли на пароходе.
На второй день после того, как радист сообщил свою новость, выяснилось, что артисты — люди. Это было уже интересно.
С приближением парохода слухи об артистах становились подробнее, определённее. Но было непонятно: зачем в такое селение, как Уэлен, где в общем-то хватало одного гармониста — им был моторист полярной станции, — столько музыкантов да ещё играющих на разных инструментах!
— Не хотят ли они насовсем поселиться в нашем селении? — спросил Рыпэль, бывший шаман, ныне числящийся руководителем колхозной самодеятельности.
— Они только на один день, — пояснил директор школы, единственный среди русских в Уэлене владеющий чукотским языком.
Директор школы был ленинградцем и много интересного рассказал нам об оркестре.
— Есть же люди, для которых вся жизнь — одно удовольствие — играть музыку! — с нескрываемой завистью произнёс Рыпэль, узнав, что музыканты за свою игру получают зарплату.
В этот день дядя решил покрыть свою ярангу новой кожей. Кожа давно сохла, распяленная на земле воткнутыми моржовыми рёбрами. Когда содрали старые шкуры, обнажился чёрный закопчённый скелет яранги. В жилище заглянуло солнце, высветив втоптанную в земляной пол собачью шерсть. Весёлый летний ветер заиграл меховой занавесью полога. По обычаю помогать дяде пришли соседи.
Новую покрышку натянули быстро. В яранге сразу стало уютно, жёлтый тёплый свет залил чоттагин. Я сидел внутри и смотрел, как по новой крыше ходил дядя и затыкал дыры костяными нерпичьими лопатками. Большая человечья тень закрывала солнечный свет, и я боялся, что дядя проткнёт новую кожу и испортит праздник.
Но всё обошлось благополучно. Дядя спустился, и все уселись пить чай.
— Был бы здесь пароход, может, угостил бы я вас настоящим огненным спиртом, — сказал дядя соседям-помощникам.
— Но ведь он везёт артистов, — напомнил я.
И, будто откликаясь мне, в чоттагин, освещённый жёлтым светом, ворвался далёкий протяжный гудок.
— Пароход! Артисты! — закричал я и выбежал на улицу.
Сначала я увидел на горизонте дым, а потом уже разглядел под ним белую надстройку и чёрный корпус, поднимающийся из воды.
— Артистов везут! Артистов везут! — кричал я, сбегая к воде, где уже готовили вельбот.
Со всех сторон на берег собирались люди. На кривых ногах приковылял старый полуослепший певец Рентыгыргын, уже потерявший голос.
Он не видел парохода, но, поворачивая к воде то одно, то другое ухо, жадно ловил пароходный гудок.
