Только что решил князь в монастыре ночлег держать, трое вершников поскакали архимандрита повестить. Звон во все колокола поднялся…
Подъехали. Святые ворота настежь, келарь, казначей, соборные старцы в длинных мантиях по два в ряд. По сторонам послушники с фонарями. Взяли келарь с казначеем князя под руки, с пением и колокольным звоном в собор его повели. За ними большие господа, шляхетство, знакомцы. Псари, доезжачие, охотники по широким монастырским дворам, костры разложили — отец казначей бочку им выкатил. Греются — христос с ними — под кровом святой обители Воздвижения честного и животворящего креста господня… А собаки вкруг них тут же отдыхают, чуя монастырскую овсянку. Отец эконом первым делом распорядился насчет собачьего ужина… Знал старец преподобный, сколько милы были псы сердцу ктитора честныя обители… Оттого и заботился…
В церкви князя встретил архимандрит соборне, в ризах, с крестом и святою водою. Молебен отпели, к иконам приложились, в трапезу пошли. И там далеко за полночь куликали.
Разместились гости, где кому следовало, а князь с архимандритом в его келье лег. Наступил час полуночный, ветер в трубе воет, железными ставнями хлопает, по крыше свистит. Говорит князь шепотом:
— Отче архимандрит… Отче архимандрит… Спишь аль нет?..
— Не сплю, ваше сиятельство. А вам что требуется?
— Страх что-то берет!.. Что это воет?..
— Ветер, — говорит архимандрит.
— Нет, отче преподобный, не ветер это, другое что-нибудь.
— Чему же другому-то быть? — отвечает архимандрит. — Помилуйте, ваше сиятельство! Что это вы?
— Нет, отче святый, это не ветер… Слышишь, слышишь?..
— Слышу… Собаки завыли.
— Цыц, долгогривый!.. Собак тут нашел!.. Слышишь?.. Душа Палецкого воет… Знал ты Палецкого Дмитрия Петровича?
— Разве могут души усопших выть? — молвил архимандрит.
— Это не говори… Не говори, отче преподобный… Мало ль что на свете бывает!.. Это Палецкий!.. Он воет!.. Слышишь? Упокой, господи, душу усопшего раба твоего Дмитрия… Страшно, отче святый!.. И лампадка-то у тебя тускло горит… Зажги свечу!..
— Зажгу, пожалуй, — молвил архимандрит. — Да полноте, ваше сиятельство. Как это не стыдно и не грех?
— Толкуй тут, а я знаю… Это меня зовет Палецкий… Скоро, отче, придется тебе хоронить меня.
— Что это вам на ум пришло? — говорит архимандрит. — Конечно, памятование о смертном конце спасительно, да ведь и суеверие греховно… Уж если о смерти помышлять, так лучше бы вашему сиятельству о своих делах подумать.
