— А почему бы не успеть! Конь у него отменный.
— Конь-то отменный, да в дороге всякое может случиться.
— Не случилось, однако.
— Верно, не случилось, не смогла я бросить аркан под копыто его скакуна.
— Неужели пыталась?
— Разве не похвастался вам хивинец, как молодуха заманивала его в юрту?
Али виновато опустил голову: все знала эта чаров ница Кумар.
— Похвастался…
— У мужчин иначе не бывает.
Она стала ворошить сухой джангиль под котлом, и он занялся буйным пламенем. Зафыркало, зашипело сало в котле.
— Ваше место в юрте, — строго сказала Кумар. — Идите, кайнага!
Растерянный Али направился в юрту.
— Ну что, прискакал хозяин? — встретил стремянного смехом Кабул. — Скачет он, скачет, да в другую сторону.
Когда Али сел на свой палас, Кабул наклонился к нему и сказал доверительно, как сообщнику:
— Айдос, посылая тебя, знал, что нет Мыржыка дома и что хозяйка сумеет сделать отдых гостя спокойным и радостным.
Грешно так говорить, бий! — постыдил Кабула Али.
— А посылать не грешно? Али повел смущенно плечами.
То-то… Не знаешь, потому молчи, делай, что приказал Айдос. Он хитрый, твой хозяин.
Вошла Кумар, снова веселая, манящая движением и взглядом. Опустилась у входа на одно колено, спросила:
— Дорогие гости, не скучаете ли? Господин мой не приехал, могу ли я заменить его?
— О прекрасная! — поднял руки Кабул. — Кто, кроме вас, способен доставить нам радость!
Ужин готов, можно ли подавать?
— Да, да, — заволновался хивинец. — Что сотворено вашими руками, мы примем с великим удовольствием. И из ваших рук, божественная… Заменяя хозяина, будьте с нами.
Снова ровно огнем обдало Кумар. Загорелась вся, осчастливленная похвалой высокого гостя.
— Подчиняюсь, мой бек!
Кабул онемел. Такого он никогда не слышал. Женщина назвала гостя почти как мужа — «мой бек». Выходя из юрты, она, тоже как перед мужем, попятилась, выражая преданность и почтение.
Голова Али шла кругом. Он запутался окончательно во всем, что происходило. Люди говорили друг другу приятные слова, ровно песню пели, а творили зло этой же песне. Хорошо бы только Кабул и хивинец так поступали, но и Кумар не отставала от них, сама себя в силок заманивала. Знала ведь, задушит ее силок, затянется острый волос на тонкой шее. Лезет в силок и поет.
Страшна была ему эта греховная песня. А прервать ее не мог. Связан вроде был, как ягненок, которого бросили на съедение волку. Не выпутаешься, не убежишь. Крутись, мучайся. И он мучился, крутился на своем паласе.
