— Можно ли никого не чтить, никому не принадлежать? — спросил Доспан.
— Что сказать тебе, сынок? Нельзя. Одинокий ягненок — добыча волка.
— Как же войдут вместе в юрту два Есенгельды — старый и молодой? Враги ведь.
— Войдет один.
— Старый?
— Нет, молодой. Старого не ждет Айдос. От Кунграда сюда не доскачешь за день, да и скакать не привык Есенгельды, конь у него тихий, идет шагом, останавливается у каждого аула, где живут недруги нашего бия.
Снова страх обнял душу Доспана: много, оказывается, недругов у дедушки Айдоса. Не белая, а черная земля была вокруг родного аула. На черной же земле не растут добрые травы, а ядовитые лишь. «Быть рядом — дело твое. Рядом, когда на коне и когда под конем», — вспомнил слова бия Доспан. По черной земле конь долго не пройдет. Задушат его ядовитые травы. А без коня и шагу не сделаешь.
Подумал о посохе своем Доспан. Жаль ему стало пастушьего посоха, себя жаль. Неласково и неуютно было на высоком холме биев, солнце жгло особенно немилосердно, ветер неистовствовал, того и гляди собьет с ног Доспана. Ноги хоть и крепкие у пастуха, а не устоять при таком ветре.
«Где ты, мой серебряный кружочек? Где начало счастья?»
Мысль — она быстрая, однако пока одна на другую нанижется, время уйдет. Ушло и сейчас. Пока размышлял Доспан о своем будущем, бии версту — не меньше — одолели. Обошли остальных биев Есенгельды и Ещан. Резвые кони вынесли их к подножию холма и тем заслужили похвалу Али:
— Аи, соколы! Аи, молодцы!
Белый под Ещаном на голову опередил рыжего иноходца Есенгельды. Тот рвался вперед, но никак не мог сравняться с белым. Ещан торжествовал, что-то громко выкрикивал, и, должно быть, веселое, потому что оба бия смеялись.
Летела еще одна стая верховых, теперь с юга. Как и в птичьей стае, впереди был вожак, который торопил коня, не давал остальным, рассыпанным в беспорядке за его спиной, приблизиться и нарушить незримую черту, отделяющую бия от его подопечных. Вел стаю Кабул-бий. Конь и всадник были охотниками и умели брать добычу. Кабул-бий пригибался при этом к луке седла, и глаза его впивались огненным взглядом в жертву. Он и сейчас чуть пригнулся, давая тем самым посыл коню, и разгоряченный конь черной молнией устремился к холму. Появившись на виду последним, он мог оказаться первым у цели.
— Наш охотник и здесь не выпустит из рук добычу, — сказал Али. — Тщеславный и алчный этот бий из рода кенегес. Все кладет в собственный хурджун, ничего не вынимает. Если даст кому-нибудь выпросить у себя просяное зерно, умрет от горя. В одном лишь щедр — в черном слове. Он придумывает его, и он же пускает по ветру. Не одного степняка оклеветал Кабул-бий… Побаиваются его люди, обходят стороной.
