Вышел вперед Есенгельды. Он был хорош! Чистый, гладкий, как новорожденный телок, вылизанный до блеска коровой. А в глазах — по капле ненависти, по одной капле в целом море злорадства. Заткнув за пояс полы новенького желтого чекменя, подбоченясь, джигит покачивал рукой с камнем, как бы взвешивая его. Но он не рисовался на этот раз, просто наслаждался жизнью.
Хан спросил: в кого он метит? Есенгельды ответил: в самого недостойного. Все же поопасался назвать имя Мамана, чтобы шайтан не услышал и не сунулся под руку.
— Не спеши, успокой сердце, — шепнул Рыскул-бий.
Но Есенгельды и не спешил, сердце его было покойно. Он стоял шагах в семи от дуба и не сомневался в себе.
Громко, внятно, певуче, как муэдзин, Есенгельды выговорил красивую первую строку Корана:
— Бисмилля-хи рахман ир-рахман… Во имя господа всемогущего…
Размахнулся и швырнул камень в голову Мамана. В последнюю секунду Аманлык рванулся, вытянул шею, чтобы прикрыть Мамана своей головой. Камень рассек Аманлыку скулу. Ниточка крови потекла по щеке и словно юркнула ему в угол рта.
Тишина. Бии переглядывались: как считать — попал или промахнулся? Если бы Аманлык не подставился, пожалуй, и промазал бы. Есенгельды поднял второй камень.
Мурат-шейх хотел бы отвернуться и не мог. В горле у него першило. Ноги подгибались.
Аллаяр выбрался наконец из тесноты плеч и локтей. До того из-за спин он тщетно пытался разглядеть, кто же стоит у дуба. Он не узнавал Мамана и Аманлыка. Потом изловчился, кинулся ползком на четвереньках, под полами халатов… Увидел в упор опущенные головы, распухшие лица, узнал и оцепенел.
Но еще раньше разглядела их маленькая Алмагуль, тоже с земли проскользнув между ног, позади — босых, впереди — в сапогах. Жалобный детский вопль взвился над толпой:
— Бра-тик!
— Сестричка… — выдохнул в ответ Аманлык. Девочка в изношенном до кисейной прозрачности
платьице вылетела из-под ног людей, как куропаточка из густой травы, прыгнула и повисла на Аманлыке, обняв его руками и ногами. Подол платьица задрался и обнажил загорелые и запыленные дочерна худенькие ноги и жалкие серпики пронзительно белых ягодиц.
Тогда-то выскочил и Аллаяр, крича не своим голосом, заполошно размахивая руками. Подбежал и прикрыл собой Мамана.
— Сироты! Сироты! — кричал Аллаяр. — Это Маман! Наш Маман!
И вдруг пискнул придушенно, схватился обеими руками за голову, согнулся пополам.
Второй камень Есенгельды угодил ему в бровь; глазница мгновенно распухла и окровавилась.
