Его никто не слушал.
Тотчас собрались в путь, погасили костер.
— Держись, друг, — прошептал Маман, подавленный тем, что и Аманлыка связали заодно с ним, — Ничего мне сейчас не говори.
Мурат-шейх, услышав это, сморщился и со злостью хлестнул нагайкой коня Мамана. Конь взбрыкнул и побежал боком, мелкой рысью, подбрасывая на себе Мамана, косясь на него бешеным глазом.
Худая весть с быстротой степного пожара облетела аул: будто бы на дороге в ущелье, близ пещеры, нашли связанного по рукам и ногам старика, который возил пленным еду и воду, — в нем едва душа теплилась; а в ущелье нашли тоже связанных двоих джигитов, которые сторожили пленных. Между тем пленные из ущелья исчезли. И будто бы во всем этом повинен не кто иной, как Маман, изменник. Снюхался с иноверцами, продался им, за что и будет побит камнями. Еще говорили, что Маман — полоумный, чумной, может сглазить человека, как сглазил до потери образа и подобия божьего джигитов-стражников.
Сироты узнали об этом первые. Аллаяр обрадовался. Он знал, что Маман и Аманлык далеко — в ауле хана Абулхаира. Если бы Маман был здесь, Аманлык сидел бы сейчас около Алмагуль, спрашивая, не дразнил ли ее Аллаяр. Аманлык обещал оторвать ему башку, если застанет Алмагуль в слезах.
Значит, пленные выбрались на волю сами. Обошлось дело без Мамана… Остальное все так: и что полоумный и чумной, и может сглазить, и снюхался с иноверцами. Но виноват не он, а, наверное, стражники, — их надо сбросить со скалы, изменников.
Прибежал коротышка Бектемир с ошалелым криком, что казнь будет у дуба и что туда уже ведут Мамана. Бектемир пищал, как схваченная лисой птица. Аллаяр отвесил ему оплеуху.
— Рот у тебя кривой — и слова кривые. Будешь врать про Мамана, проглотишь язык!
Алмагуль заплакала, но негромко, потому что Алла яр пригрозил ей подзатыльником. Однако весь аул был на ногах. Как бы не опоздать. Аллаяр скомандовал:
— Берите каждый в каждую руку по камню. Пошли бить поганых. Одним камнем до крови, другим до смерти. Скорей!
Сиротам никого не хотелось бить, но как будут бить — интересно было. Похватали камни, побежали за Аллаяром. Увязалась следом и маленькая Алмагуль.
На лугу, перед одиноким старым дубом, было полным-полно народу. У каждого по камню в руке, у иных за пазухой по запасному. Все пришли делать благое дело: одни — с пониманием, что это святой долг правоверного, со злой решимостью, другие — без всякого понимания и без злости, но чтобы не отстать от понимающих, не показать себя хуже, третьи — с болью, со скрытыми слезами, но без малейшей надежды, потому что так было и так будет.
