Выше всех лежит Рыскул-бий, глава кунградцев, голова его и борода белей лебединого пера, глаза выцвели и помутились под грузом десятилетий.
Ниже него лежит Убайдулла-бий, глава мангытского племени, человек с необычайно редкой бородой; он заметно моложе.
Еще ниже лежит Давлетбай-бий, глава рода ктай, у него черная голова и борода с проседью.
А ниже всех, ближе к двери, усердней и внушительней всех спит Есим-бий, глава рода жалаир, у него голова с проседью и черная борода.
В том же порядке, что и главы родов, разлеглись люди их свиты.
Не слишком людное собрание… А без малого все, чем богаты Нижние Каракалпаки.
«Недостает Оразан-батыра, — думал Мурат-шейх, глядя на своих гостей. — Он бы вас живо поднял! Но, пожалуй, если бы он был здесь, вы бы зарылись в свои поры. Пришлось бы ему вытрясать вас из нор поодиночке… Он слишком прост для вас. Ох, страшна его простота!»
Мурат-шейх утер лицо краем шляпы, как это сделал бы Оразан-батыр, и стал тихонько покашливать, удерживая приступы недоброго смеха.
Рыскул-бий поднялся, открыл мутные глаза.
— Шейх мой, предались мы сну, не вышло ли какой неучтивости с нашей стороны?
Давлетбай-бий, седобородый с черной головой, бодро добавил:
— Шейх мой, с тех пор как мы легли, минуло ли время достаточное, чтобы выпить пиалу чая?
Убайдулла-бий, редкобородый, сказал, не поднимая головы:
— Пока ты моргнешь, сколько смертных придет в жизнь и сколько уйдет из жизни…
Есим-бий, седоголовый с черной бородой, зевая, добавил:
— Аллах знает, кому послать жару, кому — сон.
— Пока вы почивали, — проговорил Мурат-шейх с горечью, — а длилось это один миг длиной в полжизни, привиделась мне чаша горя глубиной в бездну.
Но его слова ушли, как вода в песок. Бии закивали в ответ с живостью, мнимо участливой, и стали подниматься поочередно и выходить вон. Возвращались, застегивая ширинки. Усаживались, кряхтя и отдуваясь умиротворенно.
Поспело тем временем мясо. Слуга вошел с тазиком, сделанным из выдолбленной тыквы, и с медным кумганом. Гости разразились дружным кряканьем.
Естественно, когда мясо на столе, голова просветляется, но глубокомыслие на ум нейдет. Мурат-шейх и не пытался приступить к делу, ибо затруднить гостей — значит испортить угощенье, а это последнее дело.
Лишь когда появились на скатерти обглоданные кости, начал было Мурат-шейх:
— Почтенные бии мои, старшины земли каракалпакской… Притупив хлебом-солью зубы, не следует ли нам теперь навострить языки?
С ним тотчас все согласились.
