Кому это первому пришло в голову — объединить два тоя, большой и малый? Говорили, что будто бы — тоже Маману… Смысл был в том, чтобы зазвать свадебных гостей, казахов, на редкостный праздник, праздник единства. Так и сделали. Послали гонцов с подарками. Пригласили весь род табын, а с ним и роды керей и адай, виднейшие казахские роды. Те ответили:
— Благодарим, приедем… и где сеют слезы, да пожнутся радости!
* * *
Останется в памяти народной и в сердце Мамана этот той, дни самой яркой в его жизни радости и дни его невысказанной и никем не разделенной боли.
Он любил девушку, похожую на красный тюльпан. Из песен и сказаний он знал, что великим героям судьба дает жен, которые способны полжизни ждать своего суженого и умереть, не дождавшись. Стало быть, он не из тех героев, которых судьба награждает необыкновенной женщиной, единственной любовью. Именно в час высшего счастья Мамана его избранница соглашалась отдаться другому… Пусть это будет щепоткой соли на том хлебе, который Маман взялся испечь. Он подпояшет свое счастье этой болью. Мужчина должен быть подпоясан…
Той разворачивался бурно. Гостей прибыло множество — едва ли не половина Малого жуза. Гостей разбирали аулы всех родов, встречали как родных, носились с ними как с детьми. В дни великого торжества улыбнешься и недругу, задавив в себе неприязнь. Шли мимо будущего города Жанакента купцы бухарского эмира с верблюжьим караваном. Прежде с них содрали бы пошлину, а теперь зазвали в гости. Верблюдам и коням подали не сено, а овес. Купцы остались пировать с черными шапками и казахами. Ни одного дома не осталось без гостя. Кухни и очаги дымились, точно в пожар. Радушие было мало сказать щедрое — разорительное. Но хозяева не сетовали, веселились. Для бедняка нет выше чести, чем принять богатого гостя с треском, с шиком, зарезав последнюю овцу.
Начался той со свадебного обряда. И Аманлык и Акбидай, и Мурат-шейх и Айгара-бий не улыбнулись до тех пор, пока не поздравил и не одарил новобрачных Маман-бий. А когда он это сделал, все засмеялись со слезами на глазах. Слизывал слезы с улыбающихся губ и Маман. Улучив минуту, Айгара-бий сказал Маману: — Я все понял, сын мой. Она тебя не стоит… Что бы ни было, для меня ты всегда будешь любимым сыном, если ты не против… Диву даюсь, какой ты честный человек!
Маман слушал его с искаженным судорогой лицом, не умея скрыть боли и презрения к себе. Душа его ползла, извиваясь ужом, по пыльной земле, по затоптанным следам Акбидай, которую уводили в белую юрту новобрачных. Сейчас туда войдет другой мужчина, и девушка бросится ему на шею. Маман словно подглядывал за ними, потеряв стыд.
