Тихо-мирно нас переключили на полевые работы. Стало больше воли, больше пищи. А бежать, как ни подзуживал Шабан, мы пока не спешили.
У меня все равно путь один — обратно в вагончик. Но там не лучше. И голод, и издевательства штабных, и Петька-придурок с ружьем. А эшелон, видать, надолго загнали в тупик, если не забросили совсем.
Кому он нужен?! Если и захотят избавиться, чтобы за него не отвечать, Костик успеет до нас добежать, семь верст — не расстояние для его ног.
На сене досталось работать с женщинами, мамой и дочкой, обе, оказывается, Кати. Маленькая Катя и большая Катя. Обе послушные, незлобивые, приметливые. Углядели, что на мне и Шабане одежда упрела, взяли постирать на речке. И, пока мы отсиживались голяком в кустах, подсушили, а кое-где заплаточек поставили.
О себе говорят неохотно. В коллективизацию оказались обе в городе Тагиле, старшая работала в столовой, жили в общаге. А с войной эвакуированных прибавилось, их потеснили. Да и норму карточную урезали, иждивенческую, это четыреста пятьдесят граммов хлеба на день, едва выдали. Чтобы выжить, подались в деревню: близ огородов всегда сытней. А уж ютиться они давно привыкли по разным углам.
Здесь, хоть в овине, но с мирной скотиной, все спокойней, чем в общаге с алкоголиками. Там уж в прямом смысле скоты, обворовали, хоть нечего брать, дочку пытались изнасиловать. А Глотыч, надо отдать должное, не пристает. И никаких вообще позывов по женской части не испытывает.
Про наш вагончик обе Кати расспрашивали подробно. Не могли взять в толк, как из детей в одночасье смогли сотворить разбойников, особенно из девочек. «Так ведь прокурор прописал», — объясняли мы, как слышали от теть-Дуни. Женщины кивали: прокурор — это власть. Как пропишет, так и будет. А еще «тройки» у них. «Вон у нас, в деревне…» — сказала большая Катя, а малая Катя тут же перебила: «Нечего, мам, вспоминать… Что было, быльем поросло!».
Тут и мать опомнилась и не стала рассказывать, что натворили власти в их деревне. А дочка при этом странно на меня посмотрела. Я часто ее взгляд ловил…
Однажды, когда остались вдвоем, я спросил о школе, в каком она училась классе. Катя лишь усмехнулась: «Два класса, один коридор!». И тут увела разговор в сторону, предложив научить молитвам.
— «Богородицу» знаете? — спросила она.
— А что это?
— Божье слово, — произнесла тихо и почему-то оглянулась. — Для спасения всех, кого любишь.
— А кого ты любишь?
— Мамку. — Тут она сильно смутилась и добавила: — Есть еще… А вы?
