— Не получится.
— Сволочь ты все-таки! Так поглядеть, толковый мужик, а иной раз ляпнешь, искры из глаз. Душа есть у тебя или в загранке оставил? Я тебе про здешний рай объясняю. Нам бы еще кого в помощь, хоть ту же проклятую советскую власть, чтоб она еще трижды себе шею свернула, мы бы тогда с непьющим Михалычем о-го-го развернулись. Знаешь, что бы мы тут наделали? А!.. То-то. Твоя говеная заграница от зависти лопнула бы.
Елена, видя положение такое, притомившегося за день писателя потихоньку из-за стола потянула. Мол, труба дело. Ничего уже не поправишь, вечер пропал. Давай их вдвоем оставим, раз они все равно никого, кроме себя, не видят. Пойдем, дедок мой, наверх. Баиньки. А то они, бесстыдники, скоро при мне начнут матом власть нынешнюю крыть.
— Пойдем, — согласился с охотой писатель. — Только водки им больше ни-ни.
— А больше и нету.
— Вот и прекрасно.
Собрались по-аглицки незаметно и отправились на второй этаж почивать, чему, вида не показав, Батариков с дипломатом порадовались. Они себя вдвоем много вольнее почувствовали. Гудели раскованнее и с десятой выпитой рюмкой влюбились друг в дружку уже окончательно. Намертво, как Батариков определил. Сперва терновую уговорили, затем столь же дружно высоконькую «кремлевской», какую Мироныч с собой привез хозяйке в подарок. Знакомым и незнакомым косточки промыли, засудили Чечню, Боснию, по первое число демократам врезали. И уже совсем попоздну, когда разговор без горячительного маленько подвял и Батариков, как человек не ночной, а ранний, тройку раз в промежутках носом клюнул, Мироныч нежно и с благодарностью его в висок чмокнул, сказал: «Иди, дружок. Хватит», и тогда Батариков стрепенулся, вмиг ожил и, осердясь, отважился на перемену места. Аж кулаком по столу пристукнул, себя, как заленившуюся кобылу, подстегивая.
— Айда ко мне? Хоть ты и не летчик, а мне друг. Дома припасено. В кои веки разговорились, верно?
— Наше желание встречное.
— Вот и собирайся давай.
Оба уже на ногах некрепко стояли и соображали неважно. Дипломат нацепил старую кофту Елены, ботинки не на ту ногу надел, а Батариков в одной галоше утопал.
Обнявшись шли. Петь пробовали, однако песни объединяющей не находилось, и они разве что вразнобой и невпопад горло драли. По дороге Батариков, хоть и пьян был, а вспомнил, что жене обещал ведро воды принести. А ночь, глаза выколи. Звезды, мрак. В темноте долго рыскали, насилу нашли. Думали друг другу помочь, а вышло так, что половину на себя вылили.
