— Красавица наша, Елена премудрая. Свет очей сельских. Звезды вас в подарок прислали. Безоговорочно. Извините, это опять я вам надоесть зашел.
— Вы за галошей?
— А, — растерялся Батариков. — Неужто здесь?
— Вы опустите мешок-то. Неудобно.
— Пустяки, — сказал Батариков, однако мешок с плеч снял.
— Вот ваша пропажа. Я ее вымыла.
— Напрасно, чудесная, еще мыть ее, и так бы сгодилась. А я уж с ней распрощался.
Они помолчали. Батариков галошу, навсегда было потерянную, нацепил и просяще и грустно на Елену уставился. Она, конечно, догадывалась, зачем он явился, а вид делала, что ей невдомек.
Тогда Батариков приступил:
— А друг мой? Живой?
— При смерти. Слышите?
Батариков ладонь к уху приложил, понарошки прислушался.
— Ишь, как вздыхает, болезный, — посочувствовал. — Хворает. Вы, Елена, небось сами не знаете, какого человека к нам на грешную землю сгрузили. Провалиться на этом месте. Человек с заглавной буквы. Друзья мы теперь. Не разлей вода. Полюбил я его, толстого, сразу и бесповоротно.
— С первого взгляда. Я убедилась.
— Ох и умный, чертяга. Пропасть всего знает. Мне с такими, можно сказать, во всю мою жизнь беседовать не приходилось. Тронут. Не поверите, Елена, до глубины души, до самого основания.
— Заметно.
— Нам бы с ним подлечиться трошки. А? Перехватили чуток. Как вы сами думаете?
— В нашем с вами возрасте, Алексей Никанорыч, лечиться надо всерьез.
— Вот и я с вами так же заодно. Шутки кончились.
И опять замолчал, выжидательно глядя.
— Водки нет, Алексей Никанорыч. Анальгину хотите?
— Уу, таблетки. Что вы, милая. Не берет. А на нет и суда нет. Ладно. Что ж. Из-под земли, а достану. Вы меня недопоняли, расчудесная. Он же теперь, считай, друг мне до гроба. Нам бы вместе хворь снять, то есть не поодиночке выкрутиться, а именно что с ним. Вместе летали, вдвоем и на посадку идти.
— Сербию еще к России не присоединили?
— Ага. У него, о чем ни спроси, на все аргументы и факты. Не думал я, не гадал, что такого человека в своей жизни дождусь.
— А жена ваша? — в лоб спросила Елена. — Мне кажется, она возражает, ей ваши полеты не нравятся.
— Полно. Как она смеет.
— А губа? Фингал под глазом? Руку разве не она вам вывихнула?
— Не. Как вам такое подумалось даже. Ни в коем случае. Она у меня смирная. Это я, дорогая моя, по секрету скажу, от неловкости.
Елена, не удержавшись, рассмеялась заливисто, как только она умеет.
— Что вы говорите?
— Пожар тушил.
— Господи, что еще за пожар?
— Ага. Горел я, дорогая моя. Под утро. Да сильно, бес ее задери. Васек, как ушел, я не заметил, а меня, видно, с непривычки сморило. Слышу, дым глаза ест, в нос горелым несет. Тут моя швабра и выскочила. Ничего. Веранду подкоптили маленько, мешок комбикорма, кровать пострадала, еще кое-что истлело. А так быстро загасили. Штаны вот только его. Кофта ваша. Рубаха, трусы безразмерные.
