— Да. Но мне на лифте нельзя одной, мама не разрешает.
— Знаешь, это вообще-то правильно, я, пожалуй, тоже не поеду. — Человек, который собирался ехать на лифте и даже открыл уже дверцу кабины, отступил от нее на шаг. — Я тоже пешком пойду, как и ты, только вниз… Ой, смотри, что там, внизу, делается!..
— Где? — Маришка подбежала к перилам лестницы и прижалась к ним лицом, но ей ничего не было видно: во-первых, мешали перила, а во-вторых, мама объясняла ей, что она вообще видит плохо, но уже совсем скоро, через два дня, они полетят в другую красивую страну, где катаются лыжники и уже пришла зима, и там она станет видеть хорошо. Так обещала ей мама, а мама никогда не обманывает, это Маришка тоже знала точно. Но всего этого она рассказывать незнакомому человеку не собиралась, поэтому просто сказала: — Я ничего не вижу.
— Подожди, тебе мешают перила, сейчас я подниму тебя…
Тогда Маришка решила, что все же придется рассказать про незнакомую страну и про лыжников, но в этот момент сильные руки подхватили ее и, легко взметнув над перилами, разжались, оставляя свободно парить в широком проеме между лестничными маршами и оплетенной проволочной паутиной шахтой лифта. Маришка вовсе не испугалась, когда руки разжались, — она почувствовала захватывающее ощущение полета. Оно хорошо было знакомо ей, это чувство: летом на даче папа каждый вечер катал ее на качелях, высоко подбрасывая вверх, и учил не бояться. И она не боялась. И даже не кричала, хотя, когда узенькая шаткая доска качелей подлетала особенно высоко, очень хотелось пронзительно и тоненько завизжать. Но папа говорил, что визжать приличным девочкам не полагается, визжат только поросята.
Маришка падала молча. А человек быстро шагнул в кабинку лифта и нажал кнопку первого этажа.
Когда внизу, на кафельном полу подъезда, нашли труп девочки, как ни велик был шок от увиденного, первой все же пришла в голову мысль, что ребенок сорвался сам, протиснувшись между прутьями перил. И только когда Галина, которую не сумели удержать в руках трое крепких ребят, имевших несчастье обнаружить Маришку и сообщить матери о случившемся, упав на колени, схватила тело дочери в охапку, прижимая его к груди, откуда-то выскользнул и упал на окровавленный пол небольшой листок бумаги.
«Смерть новым хозяевам жизни! Акакий Акакиевич», — значилось на нем, начертанное той же спокойной, уверенной рукой.
Все было именно так: наивная и, возможно, невинная девочка Софушка Ильина оказалась, сама того не ведая, главной Танькиной соперницей. И у Таньки вполне могло хватить мозгов, особенно если все то, что рассказывал Подгорный о ее учебе, — правда, вычислить это так же, как сейчас вычислила Ванда.
