Так жили они до этой поздней слякотной осени, Но и она своими затяжными моросящими дождями, перемежающимися с мелким, мокрым, таким же серым и холодным, как дождь, но уже совсем ледяным снегом, унылыми длинными вечерами и поздними бледно-серыми рассветами не очень-то портила тихий, ласковый уют их большой, не забитой, но заполненной милыми сердцу памятными вещами и вещицами, теплой, обжитой квартиры со своим, не поддающимся описанию словами, неповторимым запахом, который всегда обретает жилье, кода в нем долго живет одна и та же семья.
Этим утром, проводив Софушку на работу (завтрак он теперь снова, как и в ее раннем детстве, готовил им обоим сам), Николай Дмитриевич, убирая посуду, поглядывал в окно и все более убеждался, что выходить на улицу ему сегодня не хочется как никогда. Ничего привлекательного там, на фоне серого, размытого мелким дождем и оттого какого-то зыбкого пейзажа, не наблюдалось. И в который уже раз Николай Дмитриевич, поначалу остро переживавший свое вынужденное сидение дома, порадовался нынешней пенсионной свободе. Продуктов в холодильнике было предостаточно, и он решил поначалу продумать сегодняшний ужин и, возможно, кое-что к нему заранее приготовить (ужинать вдвоем с внучкой он обожал), а потом спокойно почитать давно уж начатую книгу, удобно устроившись на своем любимом диване. Именно в этот момент в дверь позвонили. Николай Дмитриевич поспешил в прихожую скорее но инерции: никаких срочных визитов не ожидалось, телеграмм теперь практически не носили — все новости, в том числе и самые страшные, сообщали по телефону, так что звонок в дверь был наверняка самого мирного и неспешного толка: соседка могла заглянуть с какой-нибудь просьбой, добросовестный почтальон — занести квитанцию, которую решил не доверять почтовому ящику. Однако некоторую тревогу Николай Дмитриевич все же ощутил и даже насмешливо подумал: «Трусоватое все же существо — человек, чуть что не по расписанию — сразу уж и поджилки трясутся…»
— Кто там? — дружелюбно поинтересовался он — глазка в их двери отродясь не было: жена страдала катарактой, видела очень плохо, и глазок ее только раздражал, напоминая о недуге.
— Скажите, это ваша внучка работает в банке? — поинтересовался из-за двери чей-то запыхавшийся, взволнованный голос.
Тревога Николая Дмитриевича мгновенно превратилась в отчаянный страх, захлестнувший его целиком ледяной, липкой, удушливой волной. В памяти вдруг зазвучал почти такой же, и даже чем-то похожий на этот, молодой взволнованный голос в телефонной трубке, сообщивший много лет назад о катастрофе, унесшей жизни сына и невестки…
