Мне давно хотелось провернуть одну штучку с исполнением своей коронной песенки. Вообще мой тембр — альт, как и у матери. Но эта песенка требовала надсадной хрипотцы, и я не могла ее достигнуть. Однажды нарочно простудилась. Но, черт возьми, потом не могла говорить три дня. И вот теперь мне удалось выловить в Сочи одного приятеля, который знал все эти премудрости и был в состоянии обучить меня правильному «расщеплению связок». На нашем сленге — «гроулингу».
Я непрофессиональная певица. Точнее… как бы это сказать? Я профессиональнее многих нынешних певиц, но не оканчивала никаких специальных учебных заведений. Меня обучала мама в домашних условиях с пяти лет — то есть, с момента, когда меня забрали из инкубатора. А оттуда меня забрали позже, чем всех остальных детей. То ли родители совсем забыли о моем существовании за своей работой, то ли в свете того, что я вытворяла с нянечками-биокиборгами, боялись приводить домой подобного питекантропообразного неандерталеныша. Мама, Ефимия Паллада, до своей трагической гибели по праву считалась золотым голосом московской оперы. Частично ее способности передались по наследству мне. Увы, но я с детства не обладала усидчивостью, необходимой в музыкальном ремесле…
В моем номере в Сочи у меня были приготовлены все вещи и для концертных, и для картежных гастролей. Правда, пришлось забрать их оттуда в гостиницу, облюбованную моим похитителем: условия сейчас диктовал он.
Лоутон снял два смежных номера и на тот период, когда мы приползали отсыпаться, блокировал меня в моем. У меня создавалось ощущение, что Дик будто бы подгадал свой план под мой «график работы». Так, при его деловых встречах с некой дамой, перетянутой, как сосиска, шикдерманом и украшениями, я спокойно распевала на сцене того же ресторанчика, будучи и на глазах у Дика, и избавленная в то же время от знакомства с этой мегерой. То, что она — именно мегера — было написано на ее лице. При моих многочисленных «профессиях» вкупе с перевоплощениями поневоле станешь психологом. Пусть и бешеным.
Но прежде, до появления «сосиски», он вынужден был наблюдать за нашим общением с тем музыкантом, у которого я брала «уроки» по уродованию своего голоса.
— Не гроули пузом, ядрена матрешка! — вопил на меня Кобальт. — Ты собираешься выть, как волк, или рычать, как испорченный транспортер?! Ори на связках, задействуй мягкое нёбо — тогда будет, как волк! Напрягай горло, вот так! — и он демонстрировал, как выполнять этот полузапрещенный прием. — Только все же старайся, чтобы это за тебя воздух делал, а не ты сама.
