– Где он? Почему он не пришел сам?
– Не смог выбраться.
– Это она его не пускает?
– Не знаю. Лучше позвольте мне войти. Он передал мне кое-что для вас.
– Что?
– Покажу вам в квартире, не то соседи увидят.
– Соседи? Ни разу их не замечала. Ладно, входите.
Девушка отступила назад. Ростом она была мне до плеча, с маленькой головкой и пышным телом. На вид ей было лет девятнадцать – двадцать. Интересно, как она будет выглядеть, если доживет до сорока?
Комната наглядно представляла собой будущее, ожидающее ее обитательницу. Черный торшер с красно-голубым абажуром отбрасывал призрачный отсвет на красные портьеры, висящие на погнутых железных стержнях; тахта, обитая красной шерстью, была завалена дешевыми журналами; цвет и рисунок ковра сделались неразличимыми из-за грязи. Желтые оштукатуренные стены украшал только прошлогодний календарь с фотографиями обнаженных женщин. Чья-то шкодливая рука пририсовала к изображенной на нем блондинке усы, козлиную бородку и волосы на груди.
Девушка смотрела на меня, как нетерпеливый ребенок в ожидании обещанного подарка.
– Что мне прислал Донни?
– Вот это. – Я закрыл за собой дверь и передал ей пачку, завернутую в бумагу.
Ее пальцы разорвали пачку, рассыпав на ковер коричневые сигареты. Девушка опустилась на колени, чтобы подобрать сигареты, хватая их, словно это были черви, которые могли ускользнуть. Вскоре она поднялась с четырьмя сигаретами в руке и одной во рту.
Я щелкнул зажигалкой и зажег ей сигарету. Я убеждал себя, что это необходимо, что она все равно не бросит свою привычку, что полиция ежедневно платит наркотиками осведомителям, но не мог избавиться от чувства, что внес лепту в ее безрадостное будущее.
Девушка всосалась в сигарету, как голодный младенец в пустышку. Шесть судорожных глубоких затяжек прикончили половину сигареты. Она посмотрела на окурок прояснившимся взглядом и затянулась снова. Вскоре сигарета обожгла ей пальцы.
Загасив окурок в пепельнице, девушка положила его в пустой портсигар вместе с четырьмя целыми сигаретами. Она прошлась по комнате, пританцовывая и спотыкаясь в своих туфлях с помпонами, потом села на красную тахту, стиснув руки на коленях. Ее глаза казались яркими и расширенными, но взгляд их был обращен внутрь – в пышные джунгли ее мыслей. Улыбка постоянно меняла выражение – она становилась то детской и глуповатой, то царственной и торжествующей, то кошачьей и развратной, то злобной и старушечьей, то снова детской и веселой.
