Позже Иден стала преследовать одна зловещая мысль: поскольку этот человек работал в одиночку, ему было гораздо проще убить ее, чем затевать всю эту возню, чтобы сохранить ей жизнь и в конце концов отпустить.
Джоул Леннокс вышел на крыльцо.
В десять часов утра уже было невыносимо жарко.
Внизу, в долине, температура сегодня, наверное, поднимется градусов до 105,[1] а на солнце – так и до 130.
Но он привык к такому климату. Даже не привык, а любил его. Он любил жару и уединенность пустыни, ее непорочность и чистоту. Любил свое парящее над Тусоном жилище. Здесь были его дом, его сад, его пристанище. Его славная крепость.
Джоул подумал о девушке, запертой в прохладном мраке подвала. Если бы он решил вытащить ее сюда, она бы, наверное, не выдержала такого пекла со своей болезненно бледной кожей и огромными, отвыкшими от дневного света глазами. Она была созданием тьмы.
Джоул облокотился на деревянные перила. Когда он похитил эту девчонку, на него нахлынул целый сонм чувств, казалось, давно умерших в нем: восторга, свершающегося возмездия, близкой расплаты за пережитые им унижения. И вот теперь из-за ее болезни все могло пойти насмарку.
Необходимо было срочно выправить ситуацию.
Он внимательнейшим образом следил за калифорнийской прессой. На то, что Мерседес или Доминик ван Бюрен обратились в полицию, нигде не было и намека.
Это радовало, хотя Джоул не слишком опасался полиции: невозможно было даже представить, что следы девушки могли привести в его уединенный дом, стоящий в пустыне за сотни миль от Лос-Анджелеса. Почти ничто не связывало его с этим преступлением. Однако огласка и широкое полицейское расследование несколько затруднили бы выполнение задуманного плана, и он очень надеялся, что родители Иден будут продолжать хранить молчание.
Разумеется, вполне вероятно, что в Лос-Анджелесе на местном, так сказать, уровне уже начались какие-то поиски пропавшей девушки. Но это его не трогало. Иден ван Бюрен окажется всего лишь одной из десятков девушек, исчезнувших в Лос-Анджелесе за это лето.
Обойдя дом, Джоул направился к сараю. Солнце ударило его по плечам, как старый, добрый приятель. Прищурившись, он засмотрелся на кобальтовую синь неба. До самого горизонта – ни облачка. В мерцающем над землей раскаленном воздухе, казалось, плавно покачивались кактусы сагуаро.
Он вошел в прохладу сарая и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. В глубине помещения возле пилы для распиливания камней, которую он приобрел в Финиксе в магазине уцененных товаров, были аккуратно сложены холсты и стопки каменных блоков. На скамейках ровными рядами лежали инструменты. Кругом стояли его творения, некоторые – еще не завершенные.
