Женщина нависает над коляской и укатывает прочь — Банни остается лишь наблюдать за ее сгорбленной торопливой походкой. — Все-таки мамаша, — говорит он сам себе и нажимает на кнопку звонка “Вечности Лимитед”. — Кто там? — спрашивает через интерком искаженный механический голос.
Банни смотрит в видеокамеру, подвешенную над дверью, и показывает ей средний палец. Монитор в ответ пронзительно орет, и Банни входит внутрь. Он взлетает вверх, перешагивая через две ступеньки, и идет дальше по темному коридору с низким потолком, пока наконец не добирается до двери, на которой полужирным готическим шрифтом написано “Вечность Лимитед”. Банни без стука открывает дверь и входит.
Джеффри сидит на крутящемся кресле, похожий на безнадежно провалившийся бесчеловечный киберэксперимент: богопротивное скрещивание машины и человека, причем машины в нем слишком мало, а человека — чересчур много. Джеффри напоминает циркового слона на роликовых коньках или наполовину сдувшуюся эмблему компании “Michelin” в гавайской рубашке. — Что это такое: зеленое, а пахнет свининой? — спрашивает он Банни, глядя на него невероятно мудрыми глазками-пуговками.
Банни с притворной усталостью закатывает глаза, после чего переводит их на Джеффри.
— Палец лягушонка Кермита! — объявляет Джеффри. Он откидывается в кресле, и измученные пружины скрипят под ним так, что больно слушать. Затем он с удовлетворенным видом складывает ладони домиком на пышном пузе и улыбается.
— Я это уже слышал, — говорит Банни.
— Ну и ладно, это ведь классика!
— Тебе лучше знать, Джеффри.
— Повторенье — мать ученья, вот как я считаю. Джеффри выглядит в этой обстановке на удивление естественно — как будто бы все, что ему нужно, находится здесь, в этой тесной комнатенке, которую сдают по сниженной цене. А впрочем, так оно и есть: тут у него и холодильник, набитый пивом, и коллекция шведского порно, и телефон, и вращающееся кресло. Вот только в комнатке ужасно жарко и совсем нет воздуха, и у Банни уже через минуту между лопаток струится ручеек пота. Джеффри подобно водяному матрасу переваливает вес с места на место и всей своей кричаще-разноцветной массой наклоняется вперед, отчего крошечные гавайские танцовщицы в соломенных юбках пускаются в пляс и разлетаются в стороны. На его лице, будто стрелка от дырки на чулке, отражается солнце, падающее сквозь приоткрытые жалюзи, от света он жмурится, и его ясные маленькие глазки окончательно вваливаются в лицо.
