— Мить, впиши меня в ячейку.
Митька ел будто совсем неспешно, а щи в миске убавлялись прямо-таки на глазах.
— Что так вдруг?
— Впиши.
Митька отхватил зубами чуть ли не полкраюхи хлеба, молча и сильно задвигал челюстями. Все так же, будто не спеша, дохлебал щи и только потом произнес:
— А годов тебе сколь?
— Много. Тринадцать скоро.
Митька нахмурился:
— Мало, Лень. С четырнадцати положено. По Уставу.
Ленька никак не ждал такого ответа, заволновался:
— Как мало?! По какому такому уставу?
— По Уставу РКСМ. Там сказано — с четырнадцати.
— Мало ли, что там сказано. А ты — впиши. Как отца родного...
Митька решительно мотнул головой:
— Не могу.
Ленька вконец расстроился. А когда он волновался или нервничал, то начинал говорить торопливо, запинаясь и сглатывая слова.
— Мало, да? А как тогда подмог вам — не мало было, да? Забыл? Когда ячейку сколачивали? Тогда ничего? А теперь — мало? Да?
Митька смущенно и сильно потер ухо.
— Верно, Лень, хорошо подмог. Молодец. Помню. А принять — не могу. Понимаешь — не положено.
У Леньки от обиды губы задрожали: не то что там слово вымолвить — дышать стало невмоготу. Он зачем-то стащил с головы картуз, снова надел его, а потом вдруг, круто развернувшись, бросился из избы.
Варька, сидя на своем чурбачке, все еще чистила картошку, увидела Леньку, позвала:
— Ты куда? Погоди, Лень, что скажу...
Но Ленька даже не взглянул на нее, молча хлопнул калиткой и побежал к овражку, в его густые заросли, чтобы никто не увидел, как горько и тяжело ему.
Глава 5.
«СПАСИБО, ЛЕНЬКА!»
Первая комсомольская ячейка в Елунино была создана вскоре после изгнания колчаковцев из Алтайской губернии. Позаписались в нее человек тридцать и парней, и девок. Даже Тимоха Косой вступил со всеми своими дружками-приятелями, такими же богатеями, как и сам.
Создавали ячейку, будто в какую-то забавную игру играли: шумели, хохотали, шутили, кто во что горазд, никто никого и ничего не слушал. Притихли малость, когда стали выбирать председателя ячейки. Кто-то радостно выкрикнул: «Даешь Елбана! Парень что надо».
И сразу со всех сторон понеслось веселое: «Елбана, Елбана! Давай его! Самый что ни есть председатель!»
Елбан — Ефим Оглоблин, здоровенный верзила, сын хозяина единственной на селе лавки. Он, этот Елбан, первый заводила на селе. Ни одной потехи без него, ни одной драки. Кулаки у Елбана что твои кувалды, морда всегда бордовая от самогонки.
Несколько парней восстали против Елбана, да куда там: вся его компания загикала, засвистала, кто-то кому-то под шумок дал по шее. А первый Елбанов приятель Никита Урезков сказал: «Ежели не Ефим, то и ячейки никакой не будет».
