Как у Джека Лондона… Помнишь его рассказ о том, что жить можно и в смирительной рубашке? Надо лишь ужаться, вдавиться и привыкнуть… И даже будешь видеть сны…
Теперь я анализирую… Прослеживаю ход его мыслей… И я улавливаю, что он готовился к уходу…
Пьем чай, он неожиданно говорит:
— Я знаю свой срок…
— Ванечка, ты что! — воскликнула моя жена. — Мы тебя только женить собрались.
— Я пошутил. А вот животные никогда не кончают жизнь самоубийством. Не нарушают хода…
Назавтра после этого разговора кастелянша нашла в мусорном бачке его почти новый костюм, и паспорт лежал в кармане. Прибежала к нему. Он смутился, пробормотал что-то вроде того, что был пьян. Да в рот не брал! Паспорт оставил себе, а костюм ей подарил: „Он мне уже не нужен“.
Решил сбросить эти одежды, эту физическую оболочку. Он тоньше и подробнее нас знал, что ожидает его там. Но ему нравился возраст Христа…
Можно представить, что он свихнулся. Но за несколько недель до этого я слушал его реферат… Железная логика… Блестящая защита!
Надо ли человеку знать свой срок? Я был знаком с одним человеком, который его знал. Друг моего отца. Когда он уходил на фронт, цыганка ему нагадала: пусть он не боится пуль, потому что на войне не погибнет, а умрет в пятьдесят восемь лет дома в кресле. Он прошел всю войну, лез под пули, прослыл отчаянным парнем, его посылали на самые лихие дела. Вернулся без царапины. До пятидесяти семи лет пил, курил, так как знал, что умрет в пятьдесят восемь лет, а до этого срока может все. Последний год он прожил ужасно… Он все время боялся смерти… Ждал ее… И умер в пятьдесят восемь лет дома… В кресле у телевизора…
Лучше ли человеку, когда круг очерчен? Эта граница между здесь и там? Тут начинается вопрошение…
Однажды я ему посоветовал покопаться в детских воспоминаниях, желаниях, о которых мечтал, а потом забыл. Их можно сейчас выполнить… Он никогда не говорил со мной о своем детстве. Вдруг разоткровенничался. С трех месяцев он жил в деревне с бабушкой. Когда подрос, становился на пенек и ждал маму… Мама вернулась, когда он окончил школу, с тремя братиками и сестричками, каждый ребенок от другого мужчины. Учился в университете, оставлял себе десять рублей, остальную стипендию отсылал домой. Маме…
— Я не помню, чтобы она мне что-нибудь постирала, хотя бы один носовой платок. Но летом я опять поеду в деревню: переклею обои, починю забор. И если она скажет мне ласковое слово, я буду счастлив…
У него никогда не было девушки…
