С жужжанием заработал вентилятор, и я прошел на середину комнату между кушеткой и креслом, в котором сидела миссис Силсберн.
– Не знаю, что тут есть выпить, – сказал я, – я еще не смотрел в холодильнике, но я думаю, что…
– Несите что угодно, – прервала меня с кушетки наша неутомимая ораторша, – лишь бы мокрое. И холодное.
Каблуки ее туфель лежали на рукаве сестриного кителя. Руки она скрестила на груди, под голову примостила диванную подушку.
– Не забудьте лед, если есть, – сказала она и прикрыла глаза. Я бросил на нее короткий, но убийственный взгляд, потом нагнулся и как можно тактичнее вытащил китель Бу-Бу у нее из-под ног. Я уже хотел выйти по своим хозяйским обязанностям, но только я шагнул к дверям, со мной заговорил лейтенант, стоявший у письменного стола.
– Где достали картинки? – спросил он.
Я подошел к нему. На голове у меня все еще сидела огромная армейская фуражка с нелепым козырьком. Я как-то не догадался ее снять. Я встал рядом с лейтенантом, хотя и чуть позади него, и посмотрел на фотографии. Я объяснил, что по большей части это фотографии детей, выступавших в программе «Умный ребенок» в те дни, когда мы с Симором участвовали в этой передаче.
Лейтенант взглянул на меня:
– А что это за передача? Никогда не слыхал. Детская передача, что ли? Ответы на вопросы?
Я не ошибся: в его тон незаметно и настойчиво вкрался легкий оттенок армейского превосходства. И он слегка покосился на мою фуражку.
Я снял фуражку и сказал:
– Да нет, не совсем. – Во мне вдруг заговорила фамильная гордость: – Так было, пока мой брат Симор не принимал участия. И все стало примерно по-старому, когда он ушел с радио. Но при нем все было иначе, вся программа. Он вел ее как беседу ребят за круглым столом.
Лейтенант поглядел на меня с несколько повышенным интересом.
– А вы тоже участвовали? – спросил он.
– Да.
С другого конца комнаты из невидимого пыльного убежища на кушетке раздался голос его жены:
– Посмотрела бы я, как моего ребенка заставили бы участвовать в этом идиотизме, – сказала она, – или играть на сцене. Вообще выступать. Я бы скорее умерла, чем допустила, чтобы мой ребенок выставлялся перед публикой. У таких вся жизнь бывает исковеркана. Уж одно то, что они вечно на виду, вечно их рекламируют – да вы спросите любого психиатра. Разве тут может быть нормальное детство, я вас спрашиваю?
Ее голова, с веночком набекрень, вдруг вынырнула на свет божий. Словно отрубленная, она выскочила из-за спинки кушетки и уставилась на нас с лейтенантом.
