Емельян опустился на стул, оглядывая своих следователей или — кто знает! — судей. Они все сидели в фуражках, при этом рыжий все время приподнимал головной убор, словно кланяясь со знакомыми.
Последовал ряд анкетных вопросов: имя, фамилия, возраст, место рождения, религия...
— Религии никакой, — ответил Баграмов.
— Вы русский? Крещеный? — спросил гауптман, комендант ТБЦ-лазарета.
— Конечно. Но я не принадлежу ни к какой религии.
— Это как же так? Коммунист? — почти подскочил с места власовец.
Баграмов словно не слышал его и смотрел на гауптмана в ожидании следующих вопросов, которые переводил Мартенс.
— Я спрашиваю: как же так, если ты крещеный, не принадлежишь к религии? — громко и настойчиво повторил власовец.
Баграмов даже не повернул к нему головы.
Немцы заговорили между собою по-немецки.
— Почему вы не принадлежите к религии? — перевел вопрос Мартенс.
— Русские интеллигенты живут без религии уже около сотни лет. Я сын врача. Мои родители воспитали меня в атеизме.
Власовец промолчал.
Мартенс перевел ответ для записи в протокол, как переводил перед этим другие ответы.
Ряд анкетных общих вопросов пришел к концу.
Тогда рыжий майор, в упор глядя в лицо Емельяна, медленно, с расстановкой сказал по-русски:
— Вас обвиняют в том, что вы создали в лагере коммунистическую организацию военнопленных и руководите ею, что вы писали политические статьи и давали читать их другим, что вы разжигаете среди пленных ненависть к немцам и по вашему указанию в лагере убивают людей, которые приносили пользу Германии, а комиссаров лечат и лучше кормят; что по вашему указанию члены вашей организации создали травлю против пропагандистов русской освободительной армии...
«Петля затянулась, — подумал Баграмов, когда рыжий гестаповец заговорил. — Нет, тут не власовцы. Тут выдал кто-то, кто в курсе всех дел!»
Он слушал рыжего, прямо глядя в толстые стекла его очков, стараясь держаться так, как будто речь шла совсем о другом человеке, а не о нем самом. Чтобы спокойнее воспринимать весь этот перечень «заслуженных» обвинений, Емельян стал считать, сколько раз рыжий приподнимет свою фуражку с огромной фашистской кокардой.
— Что вы на все это скажете? — задал вопрос майор, завершив свою речь, часть которой Баграмов даже не слышал.
— Начнем с одного из последних пунктов, — сказал Емельян, помня, что Любавин предполагает донос власовцев, и считая, что, значит, главное — сразу же бить по ним. — Я имею в виду власовцев. Какая нужда натравливать на них массу, которая сама их презирает и ненавидит? Нет никого, кто бы их уважал! К ним относятся с отвращением, я сказал бы — с брезгливостью. Их гнали все. Даже умирающие от голода и туберкулеза. Совсем нет нужды, чтобы кто-нибудь это подсказывал и травил их...
