Под флагом ночи | страница 8



— Вот как? Но почему ты стреляла в него, если он был одним из твоих соратников? — Константайн осторожно опустился на шаткий, колченогий стул. Его лицо белело в полутьме, словно бумага.

Энн ненадолго задумалась, припоминая тот роковой вечер у мыса Негрил-пойнт. Прохладный ночной бриз играл ее влажными волосами и трепал полы камзола. Мэри, повесив свою рубаху на планшир, методично давила вшей в швах рукояткой кинжала, и ее обнаженные груди молочно белели в заливавшем палубу лунном свете. С раскачивающихся на ветру канатов мерно капала смола; этот звук убаюкивал, усыплял, и поэтому они не сразу заметили в ночном океане темную тень подкрадывавшегося к ним капера[2] этого мерзавца Барнета. Остальные пираты пьянствовали в трюме с португальцами — ловцами черепах, и когда женщины подняли тревогу, ни один из них не нашел в себе сил подняться на палубу.

— Любовь к рому, этот порок всех пиратов, погубила не один экипаж, — заметила Энн. — Они слишком часто напиваются до такой степени, что уже не способны сражаться. Так и в тот раз — весь мир для них сузился до размеров бутылочного горлышка, и когда внезапно появился враг… Мы с Мэри кричали и бранились на чем свет стоит, а под конец даже выстрелили пару раз в люк в надежде, что уж это-то заставит их протрезветь, но где там!.. Ничто, как видно, не могло привести их в чувство, и хотя я ранила Неда, а Мэри и вовсе убила одного из наших, нам пришлось сражаться только вдвоем. Уж можешь мне поверить, мы показали все, на что были способны, да только без толку… — Тут Энн задумалась, что будет, если она снимет рубаху и покажет ему свои шрамы: один от абордажной сабли, распоровшей кожу точно между грудями, и второй — от абордажного топора, зацепившего бок в нескольких дюймах над бедром. — Я всегда говорила: лучше умереть, как мужчина, чем быть повешенным, как собака. Эти же слова я кричала им и в ту ночь, но они лишь барахтались в собственной блевотине и ничего не слышали. Знал бы ты, Константайн, как это было обидно! Ведь если бы не этот проклятый ром, мы могли бы отбиться, вполне могли!.. Я даже сказала об этом Джеку, когда его потащили на виселицу, да было уже поздно.

Строго говоря, если бы не начавшие разбухать чрева, Энн и Мэри должны были бы болтаться на виселице рядом с Коленкором и остальными. Судья помиловал их только потому, что обе женщины были в положении, и заменил казнь длительным тюремным заключением. Но Энн повезло. Кристиан Сотби — богатый плантатор и знакомый ее отца — обратил внимание на ее пока еще не обезображенную беременностью фигуру. Энн по-своему любила Джека, но у нее не было ни малейшего желания гнить в тюрьме, храня верность его памяти, поэтому на оценивающий взгляд Кристиана она ответила взглядом дерзким и откровенным. Это решило ее судьбу. Сотби пользовался большим влиянием в городе, и ему удалось добиться, чтобы Энн выпустили на свободу. У Мэри же не было ни богатых родственников, ни покровителей, поэтому рожать ей пришлось в тюрьме, где она и умерла от родильной горячки. Вскоре после этого умер и ребенок Энн.