— Не открывайте глаза, что бы вы ни услышали! — снова предупредила матушка Пейшнз. — Ну, а теперь… Говори, капитан Тич!
Голос, который раздался почти сразу за этими ее словами, нисколько не напоминал голос духа. Это был голос живого мужчины, говорившего к тому же с явным бристольским акцентом.
— Клянусь дымящейся задницей Сатаны, где я и что тебе от меня нужно, черномазая шлюха?!
— Мне ничего от тебя не нужно, капитан Отрезанная Голова, — ответила матушка Пейшнз, при этом в ее голосе прозвучали нотки по-королевски величественные и чуть презрительные. — Но эти двое хотят кой о чем тебя расспросить. Скажи им, куда ты спрятал свое сокровище.
— Неужто они думают, будто я не придумал ничего лучшего, чем зарывать золото и, серебро в землю? — прогремел мужской голос, доносившийся, казалось, с того же самого места, что и голос матушки Пейшнз. «Это она говорит, — подумала Энн. — Она, а не голова!» Еще вчера Энн решила бы, что негритянка просто водит их за нос, как дешевый фигляр-чревовещатель, каких полным-полно на каждой ярмарке, но события сегодняшнего дня заставили ее пересмотреть многие свои взгляды.
— Нет, добрый капитан, нас не интересуют ни золото, ни драгоценные камни, — раздался спокойный голос Константайна. — И тем более нам нет дела до сахара и кож, которые вы продавали в Бофорте и Бате. Нам нужен некий предмет, похожий на грубый железный котел для перетопки тюленьего жира, который вы спрятали где-то здесь, на Ямайке. По виду он ничем не примечателен, но испанский священник не отдавал его, пока не получил смертельную рану. Да и на вас котел произвел такое сильное впечатление, что вы закопали его в каком-то потайном месте и никому ничего не сказали.
Последовало несколько томительно долгих минут тишины, в течение которых Энн боролась с искушением открыть глаза. Потом снова заговорил Тич, но на сей раз его слова звучали гораздо тише.
— Умирая, этот испанский падре сказал, что в котле готовили последнюю пасху для Иисуса Христа. Тогда я помочился в котел, чтобы показать, как я презираю всю эту католическую чушь, но на моих глазах моча превратилась в прохладную чистую воду, которая заполнила котел до краев. Ничто никогда не пугало меня сильнее; даже когда я почувствовал, как абордажный топор врубился мне в шею, я испугался гораздо меньше. Если настанет Судный день, когда нас, мертвых, призовут во плоти на Суд Божий, меня наверняка отправят в еще более жаркий уголок преисподней за то, что я помочился в любимый котелок Иисуса, не так ли? Гром и молния! Не удивительно, что все остававшиеся мне годы я провел, готовясь попасть в ад!
