Надейся на Господа всем сердцем твоим
И не полагайся на разум твой.
Строки из притчи Соломоновой пришли ей на ум, и она неподвижно лежала на камне, промерзшая и промокшая, но словно не чувствовала этого. Они с матерью вместе молили Бога о помощи, но когда Он послал помощь, она испугалась. Теперь ей виделось, что до этой минуты она была не только эгоистична, но и слепа.
Не бойся. Я с тобой – и не надо тревоги.
Я твой Бог – я дам тебе силы. Я помогу тебе.
Я поддержу и направлю тебя Своей правотой.
Она смотрела на небо и чувствовала присутствие Бога в каждой снежинке, в каждом дереве, в куске слюды, зажатом в ее руке, и ощущала в первый раз за все время, что, если ее пошлют, она найдет в себе силы поехать.
Я дам тебе силы. Я помогу тебе.
Страх, может быть, и вернется, но она все сумеет преодолеть. Ей будет страшно, но одинокой она не будет.
* * *
Эммелина проснулась в тревоге и страхе, какое-то время лежала, не понимая, чем они вызваны. Все вокруг было странным, не таким, как всегда. Она огляделась: на двух матрацах, служивших постелями, спали дети. Ей потребовалось усилие, чтобы вспомнить их имена. Взгляд скользнул дальше: скошенный потолок, балки, небо, видневшееся сквозь маленькое окошко. Подумалось почему-то, как хочется, чтобы шел снег, и почти сразу же вспомнилось, почему этого хочется. Настал день, когда отец должен отвезти ее и Уоткинсов в Халлоуэлл, где они сядут в дилижанс, идущий в Портленд. Из Портленда Ханна и Абнер отправятся к себе в Линн, а Эммелина, если все пойдет по плану, пересядет в один из фургонов, которые высылают из Лоуэлла за едущими работать на фабрики девушками.
Сев на постели, она посмотрела на спящего рядом Льюка, потом на Гарриет, спавшую с другой стороны. Сразу за Гарриет лежал Эндрю, потом Абрахам, еще дальше Розанна, Ребекка. В первую свою ночь в Файетте Ханна и Абнер тоже устроились кое-как с краю на этом матраце, но выспались плохо, и пришлось из соломы и одеял сделать для них отдельное ложе и разместить в нижней комнате, наискосок от кровати родителей. Сейчас, когда дети спали, все дышало покоем, и даже Гарриет, целых три дня – с тех пор как отъезд Эммелины стал делом решенным – едва подавлявшая бешенство, казалась спокойной и кроткой.
Ярость Гарриет была вызвана тем, что кусок домотканой материи, предназначавшийся ей на платье (то, что она носила, было уже прозрачным от ветхости; она не снимала его второй год, а перед тем Эммелина – два года), по настоянию Ханны, категорически объявившей, что нельзя ехать в Лоуэлл, не имея одежды на смену, передали Эммелине, которая с помощью тетки соорудила себе из него еще одно платье. В результате вплоть до вчерашнего вечера Гарриет всем своим поведением показывала, что отъезд Эммелины – просто замаскированный предлог сшить ей обнову.
