Вместе с женой другого мастера, Филоменой Уайтхед, она создала библиотеку и лекторий, куда приезжали такие ораторы, как мистер Эмерсон и мистер Грэхем. Кроме культурной деятельности, ее волновали здоровье и духовное благополучие жителей Лоуэлла, и она принимала активное участие в деятельности епископальной церкви. Была она и членом комитета, боровшегося за открытие бесплатной больницы для фабричных рабочих. Рассказывали, что миссис Магвайр очень остро воспринимала несправедливость положения, при котором женщины оставались неграмотными, а мужчины, пусть даже и менее способные, легче имели возможность получать образование. И даже то, как она одевалась и как вела себя, внушало доверие. Несмотря на богатство, она неизменно носила простое черное платье, похожее на «форму» работниц с фабрики, не надевала украшений и не пользовалась притираниями, хотя это и начинало входить в моду среди дам ее круга. Наконец, говорили, что она держала себя с большим достоинством в неприятной истории с Люси Шортер, уволенной года три назад по причинам, «связанным с мистером Магвайром». В этот период она сочла своим долгом быть рядом с мужем везде, заезжать за ним по вечерам на фабрику и, как никогда, подчеркивать свою привязанность к нему. Миссис Магвайр ежегодно устраивала рождественский чай для фабричных девушек, для тех, кого она имела обыкновение называть «мои друзья», хотя само собой разумелось, что ее дружба, в отличие от милосердия, была ограничена исключительно этими моментами.
Ближе к концу второй недели в Лоуэлле Эммелина, попросив у Хильды листок бумаги и перо, взялась-таки за письмо к матери. Сообщила, что работа тяжелая, но она в общем справляется, что девушки славные, что в конце декабря она уже вышлет деньги из своего первого заработка. Закончив, она изумленно уставилась на страничку. Сколько раз в неделю в голове проносилось: «Я непременно должна рассказать обо всем этом маме». А письмо оказалось шестью строчками, причем последнюю заполняли приветы братьям и сестрам и выражалась надежда, что дома все хорошо. О чем еще писать? Все, что казалось важным, мгновенно заслоняли новые события. Кроме того, чтобы толково рассказать о чем-либо, нужно было столько всего объяснять, что одна только мысль об этом лишала ее решимости. К тому же ни при каких объяснениях мать все равно не сможет вообразить себе лоуэллскую жизнь. И именно это было для Эммелины особенно страшным. Раньше она делилась с матерью всем: любым впечатлением, любой мыслью, и ощущение, что о Лоуэлле рассказать невозможно, приводило ее к одиночеству, куда более горькому, чем просто тоска по дому. Ей очень хотелось вновь очутиться в церкви. Чувство, что Бог не нашел ее в Лоуэлле и что ей хочется рассказать Ему, где она, не оставляло ни на минуту. Каждый вечер она добросовестно молилась, но ощущения, что она услышана, не было. Время от времени Эммелина ловила себя на том, что смотрит в небо, словно надеясь найти там знаки присутствия Бога. В церкви она, конечно, снова обретет Его поддержку.
