– Пикассо оставил записку изнутри на крышке коробки для туалетной бумаги. Я подумал сейчас, что тебе интересно будет узнать, что написал перед смертью Пикассо. Ведь я стер эту надпись и никому о ней не говорил, так что, если бы ты меня убил минуту назад, то потерял бы одну очень важную информацию об этом вашем Тренинге.
Миро облизнул губы, Мухина тихо кашлянула.
– Что же там было написано? – спросил Миро. – Что написал Пикассо на этой чертовой коробке для сраной бумаги?
– Не сраной, – поправил я. – Это была коробка для рулона туалетной бумаги.
– Не вздумай смеяться надо мной! – неожиданно высокой нотой взвизгнул Миро. – Не вздумай!
Он обхватил мою голову левой рукой и чуть не вдавил мне в череп ствол пистолета. Сквозь обхват я слышал, как кричит Вера и монотонно диктует Миро:
– До пяти. Слышишь, Альбрехт? Считаю только до пяти. Повтори, пожалуйста, текст, который был написан нашим общим знакомым Пабло Пикассо незадолго до смерти. Ты меня хорошо слышишь?
Имитация кивка, исходящая от меня.
– Раз. Два. Три.
Он очень быстро считает.
– Четыре.
Сказать правду? Убьет. Неправду – все равно убьет. Правда и неправда одинаково обесценились для меня в эту минуту, и я выдавил из себя, сквозь толщу заполненного бицепсом пиджачного рукава, сжимавшего мою голову:
– «Жоан Миро». Пикассо написал: «Жоан Миро».
Собственный голос и пронзительный крик Веры – последнее, что я слышал. Темнота в глазах мгновенно и невыносимо посветлела, словно залитая проявочным раствором, и я подумал, что меня уже скорее нет, чем есть, значит, Миро уже нажал на курок.
И что? И что? И что?
Это снова мой голос. Словно царапина от кредитной карточки на компакт-диске – снова и снова я твержу эту словесную формулу, которая должна магическим образом вытащить меня из безвременья и беспонятья, в которых я оказался, потеряв нити, связывавшие с замечательной действительностью. «И что?»
И что, и что, и что, и что, и что, и что?
Увесистая пощечина возвращает все на время утерянные связи. Это Мухина.
– Прекрати истерику, – говорит она.
Я прекращаю, обнаруживая при этом, что никаким делом, кроме упомянутой выше истерики, я не был занят.
– Где Миро? – спрашиваю я.
Мухина кивает в сторону кухни.
– С ним все нормально?
Какой дурацкий вопрос задал я только что!
– Нет, – говорит Вера. – С Миро все ненормально.
Я встаю с ковра и иду в коридор, откуда уже виден Миро. Вернее, только его ноги. Подошвы ботинок находятся в метре над полом, и непонятные силы слегка прокручивают покойника то по часовой стрелке, то против часовой.
