Дверь дрогнула, и загудела, сотрясаясь от сильных ударов.
Терпение администратора истощилось.
— Открывай, мальчишка! — заорал он.
Фигура двойника, растворяясь, послав лукавую улыбку своему отражению, напоследок чисто, без акцента и детских кривляний, произнесла:
— Я обдумаю всё, что ты сказал, воин.
Висевшая в воздухе белокурая голова добавила высокомерно:
— До тех пор, пока я не решу, что мне делать с людьми, будем соблюдать перемирие. Брат!
Последние слова донеслись из пустоты: Вирусапиенс исчез.
* * *
— Как исчез? Куда исчез? — вопивший седобородый старичок остановился посередине церковного зала. Успокоился, осмотрел присутствующую братию, вздыхая, быстро перекрестился.
Взгляд, прыгающий по бородатым лицам, вдруг остановился на ухоженной физиономии. Длинные темные волосы с редкой сединой на висках, бросились в глаза своей ухоженностью.
Владелец бородки клинышком, стоя в тени, опирался на отшлифованную людскими прикосновениями каменную колонну.
Если бы в толпу одетых по-зимнему людей выпустить нагого, он наверняка был бы менее заметен, чем этот светского вида человек в толпе клириков и монахов. Сквозь пелену покорности, прикрывающую глаза, временами прорывалась бурлящая мирскими страстями душа. Страсти эти в настоящий момент разгуливали в районе полюса холода — точнее сказать, пика ненависти.
Глаза белобородого старца, пылающие огнем, пробили безразличный взгляд толпы и уперлись в мирянина.
— Я к вам обращаюсь, Иван Васильевич, — продолжил отец Михаил, выбивая неожиданно появившейся в руке тонкой палочкой четкий ритм.
— Где сейчас может находиться Потёмкин? — батюшка быстро пересёк зал, вплотную приблизился к бывшему полковнику спецслужб Ковалю.
— С тех пор, как вы присоединились к нам, прошло уже достаточно времени, — прошептал старик, держа теперь уже начальника службы безопасности храма за плечи. — Времени достаточно, а результатов никаких! Где мальчишки?
— Вы же знаете, что я делаю всё возможное, — пробормотал экс-полковник.
— С тех пор, как эта сволочь лишила меня места в органах, я…! — зарычал Коваль, но замолчал, поддаваясь завораживающему действию гипнотического взгляда.
— Не ругайтесь при братии, сын мой! Мы же с вами знаем, кто вас уволил, — тщедушный батюшка слегка коснулся маленькой, сморщенной от старости ладошкой лба собеседника.
Лёд растаял, протестующий взгляд погас, затянувшись тонкой пленкой безразличия и подобострастия.
Иван Васильевич Коваль больше не выделялся в толпе бородатых монахов. Он был одним из многих, частью общего дела, плотью единого организма.
