Я настраиваю себя на поиски на шумных улицах района Кинг-Кросс, терплю неудачу, и иду вверх по холму в Айлингтон. Хотя и здесь мне нет счастья найти Миранду, и под конец я сдаюсь и возвражаюсь домой. Три утра. На сей раз не видно ни следа кроваво-красного Ягуара, а когда я достигаю улицы, где стоит мой дом, то понимаю почему. Все препоны, что я установил, нарушены, пронзительно вопя у меня в голове, словно обычные сирены от воров. Более века я никогда не чувствовал необходимости запирать переднюю дверь, однако теперь, когда я вступаю в знакомый мглистый хаос моей прихожей, я запираю ее за собой.
Три духа, что делят со мною дом, куда-то отступили. Я выволакиваю шелкодела-гугенота, но он заявляет, что не видел ничего, и скрывается на чердаке как только я его выпускаю. Я зажигаю свечу и отправляюсь по лестнице за ним. Я уверен, что знаю, кто вломился в мой дом, это довольно очевидно, потому что несколько дюжин книг моей маленькой библиотеки эзотерики сброшены со своих полок и валяются грудой на истертом турецком ковре, который покрывает большую часть почерневшего от времени дубового пола, словно трупики целой стаи пораженных молнией птиц. Я зажигаю газовые светильники и через несколько минут определяю, что недостает одной единственной книги.
Это та самая книга, которую желал приобрести человек в красном Ягуаре, конечно, самая редкая, самая ценная и самая опасная из моей коллекции. Я купил ее на публичном аукционе всего двадцать лет назад, завершив наконец восстановление библиотеки, которая была уничтожена вместе со столь многими еще при несчастном случае, когда погибли мои родители.
Мой отец разыскал и приобрел большинство книг той библиотеки, но в большинстве случаев он руководился инструкциями моей матери. От своей матери она унаследовала наш фамильный интерес и талант к делам умерших, и хотя, как всякий обычный человек, отец был слеп к ревенантам, он был счастлив помогать ей чем мог. Он был низкорослым, стройным человеком, в чем-то денди, знаменитым своими костюмами из жатого вельвета и тщательно вырезанными курительными трубками (я не могу миновать табачный магазин на Черинг-Кросс-роуд без того, чтобы не остановиться и не вдохнуть земной запах, напоминающий мне о нем). Когда я стал достаточно взрослым, чтобы сопровождать его в беспорядочных блужданиях по Эдинбургу, я быстро понял, что он на короткой ноге с каждым от уличных подметальщиков до мэра, и знает каждый мрачный закоулок и уголокдревнего города. Хотя у него было много друзей, никто не был близок к нему, и большинство принимали его за какого-нибудь поэта. Поэтом он не был, но был выдающимся писателем писем, и среди своих регулярных корреспондентов числил Байрона и Китса. Почти каждый вечер я находил его в излюбленном кресле, завернувшимся в шелковый халат, в колпаке с кисточкой, пишущим письмо на письменной лоске, положенной на колени, трубка дымит в уголке рта, стаканчик виски стоит у локтя.
