— Судя по всему, генетическая линия Тей, — высказал предположение вдруг ставший видимым золотоволосый «классический» эльф, разглядывавший меня с брезгливым любопытством. — Я слышал о них. Можно поймать эту и добавить к нашему генофонду.
Мой взгляд вдруг настолько заледенел, что на стенах выступила серебристая изморозь (общение с Зимним тоже кое-чему учит). Но голос был ещё холоднее.
— Вот это вряд ли. Видите ли, я, в отличие от Матери Тэмино, была в туауте. Тридцать пять лет назад. И вряд ли проживу достаточно, чтобы внести лепту в ещё чей-либо генофонд.
Этот тёмный был стар, очень стар. Возможно, он мог по возрасту и по силе сравниться с Раниелем-Атеро, а значит, был заведомо искусней меня в подобных играх на много-много порядков. Я застыла, глядя в его бездонные зелёные глаза. И именно древний первым отвёл взгляд. Быть может, он, как и все остальные, просто не мог выносить бешеное смешение цветов, поселившееся на месте моих глаз. А может, даже тёмные не в силах цинично улыбаться в лицо ужасу туауте.
Всё с той же замёрзшей улыбкой повернулась к принцу, бросив на него многоцветные отсветы, и демон защитным движением вскинул меч. Вздох, шелест, красная бронза волос на белоснежном серебре доспехов. Покалывание силы и ласкающие прикосновения исследующих заклинаний. Мои северд-ин подтянулись поближе. Наверное, они тоже не доверяли этой непостоянной красоте.
Остальные благополучно смылись. Хорошо: теперь нужно спасать только собственную шкуру. Будем считать, что у меня развязаны руки.
Тонкая улыбка, отвечающая всем канонам этикета: никаких клыков. Настало время привлечь к делу кой-какие дипломатические навыки.
— Принц Дариэль, позвольте извиниться за вторжение. И будьте столь добры передать своему уважаемому дяде, что Эль-онн, вне зависимости от того, чем кончится это прискорбное недоразумение, не желает менять свою политику по отношению к Тёмным Дворам.
Он кивнул, несколько позабавленный.
— Вы хотите сказать, что если мы сейчас захватим вас в плен, ваши… подчинённые не будут мстить?
Вот что означает культурная пропасть!
— Вообще-то имелось в виду, что если я всё здесь расколошмачу, стремясь вырваться на волю, то это не стоит принимать за объявление войны.
— А! — ему было смешно. Правда, не настолько, чтобы расхохотаться в голос. И то хлеб.
Я же стояла под перекрестьем раздевающих взглядов и решала, насколько мерзкой можно позволить себе стать. Приходится признать, я размякла. Привыкла к опущенным глазам, поднятым крыльям и безусловному (хотя и не очень охотному) повиновению. Привыкла к силе, уверенности, к постоянной охране и иллюзии безопасности. Роль уязвимой жертвы среди тех, кто способен одним движением тебя сломать (или думает, что способен), была новой. Ну а тёмные каждым жестом, каждой мыслью пытались меня уверить, что так оно и есть на самом деле. Не самое приятное ощущение.
