– Твою благосклонность, король Бизино, потому что Инго, сын Ингберта, муж знаменитый.
– Какая же мне польза от того, что он может делать королевские прыжки? – снова спросил король.
Гизела взглянула на него, но сразу не ответила.
– Только доверием связуется благородное сердце, – сказала она наконец. – Если мой повелитель хочет избежать опасности, то пусть пригласит он пришельца к своему двору и окажет ему подобающую честь. Королевский сын опасен, быть может, в лесах, в окружении хлебопашцев, но не в королевском замке, среди рати твоей. Здесь он твой гость и связан он собственной клятвой и твоим могуществом.
Король размышлял.
– Хороши советы твои, Гизела, и тебе известно, что я чту слово твое. Подожду, что принесет будущее.
Он поднялся, а королева знаком удалила служанку и, оставшись одна, раздраженно стала ходить взад и вперед.
– Гизела называюсь я; заложницей выдали меня на чужбину, на нерадостное ложе, грубому человеку. Много лет уже дщерь королей бургундских сидит на престоле, но мысли стремятся назад, в родную страну, во времена детства. Там я увидела некогда того, кого отец назначил мне супругом; я была тогда девочкой, он – мальчиком. Инго, изгнанник! Тяжек тебе хлеб скитальца и горек напиток изгнания, но еще горше скорбь моя в королевском замке! Всякий раз, как заезжий воин прибывал с чужбины, я спрашивала о судьбе твоей. Теперь нога твоя приближается к стезе, по которой хожу я. Приветствую тебя, хоть и не знаю, люб или не люб ты будешь мне; устала я в одиночестве!
На дворе раздался дружный смех и пение служанок; королева села и, сложив руки на коленях, стала прислушиваться к плясовым песням Фолькмара. Служанка тихо ввела певца.
– Многое, что рассказывал ты за королевским столом, смутило моего повелителя, – улыбаясь, сказала она. – Теперь сообщи мне откровенно, каким образом ты избежал римских уз, потому что близка была опасность лишиться достойного человека, который часто доставлял мне удовольствие. Если ты сложил песню о собственной беде, то я послушаю.
– Мало заботился я тогда о себе, королева, я все смотрел на спасителя моего, подвергшегося еще большему бедствию.
– Полагаю, что это был чужеземец, – сказала королева. – Пой, но умерь, если можно, свой голос, чтобы лишние не толпились у дверей.
Фолькмар тихо начал повесть о челноках и броске на Рейн. В небольшое оконное отверстие проникали лучи заходящего солнца, обдавая золотом лицо певца, который с глубоким чувством пел то, чем было взволновано сердце его; королева сидела в тени, и снова рассыпались волосы по ее руке, поддерживающей склоненную голову. Погруженная в самое себя, она была неподвижна, пока певец не закончил историю встречей в княжеском чертоге.
