— Я не собираюсь возбуждать дело. Ты свободен.
Это была оплеуха.
Климов вскочил, недобро сжал кулак.
— Значит, так: для погребения тела Волынской Ефросиньи Александровны нужна заверенная тобой, то есть милицией, справка о причине смерти, и ты мне эту справку не даешь…
— Не могу дать, — поправил Слакогуз.
— Ты обязан что-то сделать! Ситуация ведь идиотская! Ты обещал…
Сам Климов редко прибегал к посулам, потому что привык их выполнять, и теперь злился на себя за то, что угораздило поверить Слакогузу: попасться на удочку со всей этой медэкспертизой.
— Обещал, но сделать не могу, — ответил Слакогуз, и его ответ напомнил Климову забытую присказку: «Мы там два пирожка оставили: один не ешь, а другой не трожь».
— Врешь, — протянул Климов, — все ты можешь…
— Закон все может, я лишь исполнитель…
— Вот и выполняй: решай проблему. — Спазм раздражения перехватил горло. Климов свирепел: — В конце концов…
Толстый подбородок Слакогуза наплыл на ворот форменной рубашки.
— Не пыхти…
— Я сам…
— …как геморрой…
— Что ты сказал? — противясь возникающему чувству гнева и обиды, внезапно тихо спросил Климов. — Повтори.
На жирных щеках Слакогуза проступили мелкие сосуды.
— Ведешь себя по принципу: я вылез — вы со мной носитесь.
— Не я, а ты! — взорвался Климов. Он старался успокоиться и не смог. — Бобер вонючий!
Климов стукнул по столу, взбешенный собственным бессилием и гневом.
— Видишь всю абсурдность ситуации и продолжаешь унижать меня, как сявку.
Климов чувствовал, что задыхается от злобы.
Слакогуз поправил у себя под брюхом кобуру.
— Чего слюною брызжешь? За собакой бежишь, что ли?
Он уже явно провоцировал на то, что в протоколах именуют «оскорбление действием». Колол издевками и ждал реакции.
Климов вскочил:
— Ну, вот что!
Слакогуз невольно отшатнулся, вжался в кресло, и рука его легла на пистолет.
— Но-но… Схлопочешь срок.
Климов еле удержал себя от мощного рывка вперед: он уже чувствовал «Макаров» Слакогуза у себя в руке… Скрипнул зубами. Перевел дыхание. Глянул в окно. Увидел дождевые капли. Мокрые, исхлестанные ветром листья тополя. Почувствовал, что остывает, успокаивается… как перед схваткой.
— Значит, так… — сказал он листьям за окном, — я сам ее похороню… Без всяких справок…
— И тебя посадят. — Слакогуз по-прежнему держал ладонь на кобуре. — За самовольное захоронение — три года.
Климов смерил его взглядом так, что тот сглотнул слюну.
— А брать, сажать кто меня будет? Ты? Тогда бери! А я пока пошел.
Он двинулся к двери и на ходу услышал:
