— Потому или нет, но, я думаю, неспроста, — сказал Соболь. — А ещё… Может, я от старости совсем уже поглупел, но… Знаете, малыши, в Саккареме у нас народ всё больше черноволосый. И я был в молодости как смоль, и сам великий Курлан родился таким же. А вот сыновья у него, если верить сказителям, все двенадцать удались светлоголовыми — в мать. Да не изжелта-белобрысыми, как многие халисунцы, а по-настоящему среброволосыми. Говорят, это знак, отметина избранности. Сам я в жизни таких волос ни разу не видел. До недавней поры…
— Мавутич, — ахнул Бусый. — Беляй!
Если б Соболь вершил свой рассказ в деревне у Белок, его внук, пожалуй, тотчас вспомнил бы о собственных волосах — и немедленно раздулся от мальчишеской гордости. Но Волки почти все были бусыми, в точности как он сам, а вот Беляй… Бусый не хотел верить, верить было противно, ведь Стражи оставили по себе святые могилы по границам освобождённой земли, а Мавутич пришёл сюда со Змеёнышем, пришёл убивать добрых людей. Как же так?
Но явственно ощущаемой истине не было дела до того, нравилась она Бусому или нет. Всё вставало на свои места: и небывалое мужество мальчишки, и его странная сила, и презрительное равнодушие к смерти и врагам. «Да, такой одинёшенек против сотни биться пойдёт и не дрогнет… И на колени не встанет…»
Ульгеш нахмурился, сопоставляя, и высказался за обоих:
— Он что, получается, твоих Стражей потомок?..
Разговоры разговорами, а за день Бусый уработался так, что уснул, едва добравшись до лавки. Как тянул на себя овчинное одеяло — помнил потом, а как голова ткнулась в подушку — уже нет. Падая и проваливаясь, успел только позвать: «Таемлу! Приснись мне, Таемлу…»
И кажется, ещё улыбнулся, потому что плохие сны его в этой доброй, освящённой домашним очагом избе настичь ну никак не могли.
Таемлу действительно приснилась ему — как всегда, на ромашковой лужайке, залитой солнцем. Только сегодня она не плясала, а стояла грустная и какая-то задумчивая, особенно поначалу. Увидев Бусого, Таемлу, впрочем, захлопала в ладоши и засмеялась — радостно и беззаботно, и у него тут же отлегло от сердца.
Хоть и успело ёкнуть это сердце от некоего предчувствия, смутного, но весьма нехорошего…
Бусый уже приготовился было начать по-веннски степенную беседу, расспросив для начала о здоровье батюшки Таемлу, но шустрая девка, конечно, опередила его:
— Не журись, Красивый Бельчонок!.. Ой, или Красный, всё никак не упомню?.. Отец милостью Кан Милосердной наконец вжиль пошёл!
