Артур Монтегю отхлебнул из стакана и поставил его на траву.
— И невольно я хочу спросить себя, — продолжал он, — спросить вас, а для чего? Для чего все это? Этот «морской университет», кому служим и не являемся ли мы всего лишь эгоистами, низкими жалкими эгоистами, несмотря на всю нашу ученость и былые заслуги. Имеем ли мы право быть здесь? Каждый из вас готов подсказать мне, что если мы откажемся, то на наше место наймут других, может быть, лучших, а может быть, и худших, и это истинная правда. Но меня пока, я хочу обратить ваше внимание на это «пока», интересует вопрос в его теоретической плоскости, вы меня поняли?
— Дорогой Артур, — взял слово Лаферт Су Жуар, — кто из нас не ставил перед собой этот же вопрос? И что же? Приходит день, и мы торопимся на берег к своим Гавелам, и хотя их головы похожи на кегельные шары, но в головах кое-что есть! И почему, я вас спрашиваю, почему мы считаем, что они способны понять свое и наше назначение? Почему вы задаете вопрос, в котором уже содержится угроза для нас всех? Я подразумеваю все суше-земное человечество в целом. Может быть, они, став сильными, помогут слабым? Почему такая мысль не приходит нам в голову первой?
В разговор вмешался Глен Смит.
— То, что предлагает наш уважаемый старейшина, Лаферт Су Жуар, носит вполне установившееся название. Он предлагает нам совершить трансцензус, некий прыжок из привычного мышления в иное. В данном случае это заманчиво и весьма успокоительно. Но заметьте, господа, если мы совершим подобный трансцензус, если мы скажем, что они воспитываются нами на благо суше-землян, то всякое раздумье сразу же прекращается. Пока в словах Артура Монтегю слышалась нам вполне ясная угроза, пока вопрос «для чего они?» содержит в себе обращение к нашей совести, — ведь если они во вред, то кто же мы? — мы были само внимание, наш ум работал с силой, ясностью и энергией. Но, как только мы совершаем предлагаемый нашим уважаемым Лафертом трансцензус, все утихает тут же. Наши удивительные занятия становятся обычным преподавательским делом, к которому многие из нас готовились всю жизнь, наши слушатели становятся обычными мирными студентами. А мы с вами с этого момента становимся интеллектуальными мертвецами.
— В этом и есть сила зла, — заявил я, воспользовавшись наступившим молчанием. — Добро, по самой своей природе — пассивно, а зло, угрожая нам или нашим близким, нашему роду, племени, нации, делает нас альтруистами… Мы начинаем понимать существование ценностей вне нас. Чужая жизнь и чужое счастье становятся нашими. И мы поднимаемся до чудесных вершин, для которых существуют такие сверкающие слова, как героизм, мученичество, святость…
